2. Множественный текст  

Наши читательские привычки, само наше представление о литературе побуждают нас сегодня воспринимать всякий текст как простую коммуникацию автора (в данном случае — испанского святого, основавшего в XVI в. Общество Иисуса) и читателя (в данном случае — нас самих): Игнатий Лойола написал книгу, эта книга была опубликована, и сегодня мы ее читаем. Эта схема, сомнительная в отношении любой книги (потому что никогда нельзя с полной ясностью показать, кто является автором, и кто — читателем), несомненно, ошибочна в отношении Духовных упражнений. Ибо если верно, что текст определяется единством его коммуникации, то читаемый нами текст представляет собой не один, а четыре текста, уместившихся в этой книжице, которую мы держим в руках. 

Первый текст — тот, который Игнатий адресует наставнику затворников. Этот текст представляет уровень буквального смысла Упражнений, их объективную, историческую природу: действительно, критика убеждает нас в том, что Упражнения были написаны не для самих затворников, а для их наставников. Второй текст — тот, который наставник адресует выполняющему упражнения. Здесь отношение двух собеседников иное: теперь это уже не отношение чтения и даже не отношение научения, а отношение дарения; оно подразумевает доверие со стороны получателя дара и ободряющую нейтральность со стороны дарителя, подобно тому как это имеет место в отношениях психоаналитика и его пациента. Наставник дает затворнику Упражнения (поистине так, как дают пищу — или удар кнутом), обрабатывает их материал и приспосабливает его к передаче конкретным индивидам (по крайней мере, так было некогда; сегодня, кажется, Упражнения даются в группах). Будучи пластичным материалом, который можно растянуть, сократить, сделать мягче или тверже, этот второй текст составляет как бы содержание первого (и поэтому его можно назвать семантическим текстом). Это означает, что если первый текст составляет уровень собственно дискурса (как он прочитывается в дальнейшем), то второй текст есть подобие аргумента. Именно поэтому эти два текста не обязаны следовать одному и тому же порядку. Так, в первом тексте Примечания предшествуют четырем неделям: это порядок дискурса; во втором тексте эти же самые Примечания, в которых речь идет о вещах, непрерывно соотносимых со всеми четырьмя неделями, уже не предшествуют им, но некоторым образом задают их параметры. Это свидетельствует о независимости обоих текстов. Но это еще не все. Первый и второй тексты имели общего деятеля: наставника затворников, в данном случае — получателя и дарителя. Точно также выполняющий упражнения может быть одновременно получателем и отправителем. Получив второй текст, он пишет третий: текст, воплощенный в действии, составленный из медитаций, жестов, поступков, заданных наставником. Это в некотором смысле упражнение Упражнений, отличное от второго текста в той мере, в какой оно может отклоняться от него, когда выполняется несовершенно. Кому адресован этот третий текст, это слово, созданное, на основании предшествующих текстов, трудом выполняющего упражнения? Он может быть адресован только Божеству. Бог: вот кто является получателем этого языка, слова которого суть молитвы, беседы и медитации. Более того, каждое упражнение непосредственно предваряется обращенной к Богу молитвой с просьбой принять последующее послание: послание по своей сути аллегорическое, потому что составленное из образов и подражаний. Божество призвано ответить на этот язык; следовательно, в букву Упражнений вписан также ответ Бога, по отношению к которому Бог выступает дарителем, а выполняющий упражнения — получателем. Этот четвертый текст — анагогический в собственном смысле, потому что речь идет о том, чтобы этап за этапом подняться от буквы Упражнений к их содержанию, затем к их осуществлению, и, наконец, достигнуть глубочайшего смысла — знака, высвобожденного божеством.

Как видим, множественный текст Духовных упражнений представляет собой структуру, то есть умную форму. Прежде всего, это структура смысла, ибо здесь можно обнаружить ту множественность и то «минимально допустимое различие» языков, которые запечатлели собою отношение между Богом и тварью в богословской мысли Средневековья и которые усматриваются в теории четырех смыслов Писания. Далее, это структура беседы (и она, несомненно, самая важная), ибо из четырех собеседников, которых вводит в действие текст, каждый, за исключением Игнатия, принимает на себя двойную роль — получателя и отправителя. (И даже Игнатий, открывающий цепь посланий, оказывается, по сути, не кем иным, как тем, кто выполняет упражнения и закрывает эту цепь: он часто задавал Упражнения самому себе, и чтобы узнать язык, на котором отвечало ему божество, следует обратиться к Духовному дневнику, субъектом которого выступает сам Игнатий). Стало быть, речь идет о ретрансляционной структуре, в которой каждый нечто получает и отправляет дальше. Какова функция этой многоступенчатой структуры? Она в том, чтобы на каждом этапе беседы создавать два момента неопределенности. Первый момент возникает из того, что Упражнения адресованы наставнику, а не затворнику, и поэтому затворник не может (и не должен) ничего знать заранее о последовательности упражнений, которые ему даются по мере продвижения вперед. Он находится в положении читателя некоего повествования, который живет в состоянии напряженного ожидания. Это ожидание затрагивает его очень близко, потому что он тоже оказывается действующим лицом истории, элементы которой постепенно сообщаются ему. 

Что касается второго момента неопределенности, он вступает в силу на втором этапе прочтения четверичного текста в связи со следующим вопросом: обстоит ли дело так, что божество получает от выполняющего упражнения его язык и возвращает ему язык дешифровки? Именно из-за этих двух моментов неопределенности — моментов в собственном смысле структурных, потому что они предусмотрены и волимы структурой, — множественный текст Упражнений драматичен. Эта драма — драма беседы. С одной стороны, выполняющий упражнения подобен субъекту, который говорит, не зная конца начатой фразы: он переживает неполноту речевой цепи, открытость синтагмы; он отъединен от совершенства речи, каковым является ее утверждающая завершенность. С другой стороны, само основание всякого слова, беседа, не есть для него нечто данное: он должен ее завоевать, изобрести язык, на котором ему предстоит обратиться к божеству, и подготовить его возможный ответ. Выполняющему упражнение приходится взять на себя огромную и рискованную работу — стать конструктором языка, логотехником.