11. Учет  

Можно увидеть в Упражнениях пример ожесточенной борьбы с той распыленностью образов, которая, как утверждают, ложится печатью на всякий ментальный опыт и покончить с которой — в чем согласны между собой все религии — способен только чрезвычайно строгий метод. Как уже было сказано, воображение у Игнатия выполняет прежде всего эту функцию отбора и сосредоточения: речь идет о том, чтобы изгнать все эти заполоняющие дух зыбкие образы, этот «беспорядочный рой мошкары» (Феофан Затворник), этих «капризных обезьян, прыгающих с ветки на ветку» (Рамакришна), чтобы заменить их — чем? В действительности то, против чего Упражнения ведут непримиримую борьбу, есть в оконечном счете не умножение образов, а нечто гораздо более драматичное: их отсутствие. Как если бы выполняющий упражнения, будучи изначально лишенным фантазм (сколь бы ни был вдобавок распылен его дух), нуждался в том, чтобы ему помогли ими обзавестись. Можно сказать, что Игнатий прилагает столько же усилий к тому, чтобы наполнить дух образами, сколько мистики (христианские и буддистские) прилагают к тому, чтобы от них избавиться; и если нужно связать это с некоторыми современными гипотезами, определяющими психосоматическую болезнь как неспособность субъекта продуцировать фантазмы, а ее лечение — как методическое усилие, направленное на возвращение субъекту «способности манипулировать фантазмами», то Игнатий вполне может быть назван психотерапевтом, который любой ценой пытается ввести инъекцию образов в инертный, сухой и пустой дух выполняющего упражнения. Он пытается привить ему культуру фантазмов, которая, несмотря на все связанные с нею опасности, предпочтительнее того фундаментального ничто (ничего не говорить, не думать, не воображать, не чувствовать, ни во что ни верить), печать которого несет на себе субъект слова, пока ритор или иезуит не пустят в дело свою технику и не наделят его языком. Одним словом, надлежит «невротизировать» затворника. 

Можно вслед за Лаканом определить навязчивый невроз как «защитное разгораживание, принципы которого сравнимы с принципами устройства уступов и переборок». Именно такова структура Упражнений: материал аскезы не только расчленяется, артикулируется до предела, но еще и подвергается воздействию целой дискурсивной системы указаний, замечаний, скреплений, предварений, предостережений, повторений, возращений и уплотнений — наилучшей из оборонительных систем. Обсессивный характер Упражнений обнаруживается в навязчивом стремлении к учету, которое передается затворнику: как только перед ним предстает какой-нибудь интеллектуальный или воображаемый объект, он тотчас его расчленяет, разделяет, составляет на него опись. Учет есть разновидность навязчивостей, потому что он порождает свои собственные прегрешения: когда подсчитываются грехи (а мы видим, что Игнатий предусмотрел для этого технику графического учета), то ошибка в подсчете становится, в свою очередь, прегрешением, которое надлежит добавить к исходному списку. Так этот список разбухает до бесконечности, искупительный подсчет прегрешений требует, в качестве контрагента, наличия самих подсчитываемых прегрешений: например, частный Экзамен по завершении первой Недели прежде всего предназначен для подсчета упущений в молитве. В действительности это настоящий обсессивный невроз: установить самостоятельно работающую машину, своего рода гомеостат прегрешений, сконструированный таким образом, что само его функционирование обеспечивает его энергией для дальнейшей работы. Так, мы читаем в Духовном дневнике, как Игнатий просит Бога подать знак, Бог задерживается с ответом, Игнатий приходит в нетерпение, потом обвиняет себя в нетерпении, и движение по кругу начинается снова. Или: совершается молитва, молящийся упрекает себя за то, что молился плохо, добавляет к ущербной молитве восполняющую молитву о прощении, и т. д. Или: чтобы решиться положить конец мессам, предназначенным дать толчок к совершению выбора, планируется... отслужить еще одну мессу. Учет механически выгоден тем, что, будучи языком языка, он позволяет поддерживать бесконечное круговращение прегрешений и их подсчета. Но у него есть и другое преимущество: имея свои предметом грехи, он способствует установлению между грешником и исчислимой суммой его грехов нарциссической связи собствености. Ущербность есть средство обретения доступа к идентичности индивида. И в этом смысле насквозь исчислимый порядок греховности, установленный Игнатием в его учебнике и, несомненно, почти неизвестный Средневековью, — порядок, который в более космической перспективе представляется особенно чувствительным к грехопадению Адама и к аду, — не может быть абсолютно чуждым новой капиталистической идеологии, одновременно выстроенной на индивидуалистическом восприятии личности и на исчислении благ, которые конституируют эту личность в качестве ее принадлежности в собственном смысле. Очевидна двойственность Упражнений: они закладывают основы психотерапии, призванной через продуцирование фантазматического языка пробудить, заставить резонировать это инертное тело, которому нечего сказать; и в то же время они провоцируют невроз, самой навязчивостью которого обороняется покорность затворника (христианина) божеству. Другими словами, Игнатий (и вместе с ним Церковь) учреждает в интересах выполняющего упражнения некую психотерапию, но упорно воздерживается от разрешения подразумеваемого в ней отношения, связанного с переносом. Этой ситуации — если мы хотим лучше понять ее христианское своеобразие, которого можем и не заметить в силу привычки, — противостоит другой тип аскезы — например, Дзэн, — где все усилия, напротив, направлены на то, чтобы «очистить от навязчивости» медитацию, ниспровергнув — лучше всего в первую очередь — все классификации, перечни, перечисления, короче говоря — артикуляцию, а значит, и сам язык.