V.
Приведенные нами факты имеют для нас,
помимо своего психологического интереса, особенное значение
потому, что убедительно показывают, до какой степени
Екатерина Сиенская была поглощена мистическими явлениями
своей жизни и отвлечена ими от окружающего ее реального
мира. В самом деле, если одного аскетического принципа с его
презрением к миру бывало достаточно для того, чтобы
пренебречь всеми связями и интересами земной жизни и
избежать всякого прикосновения к людскому обществу, то в
этом случае к аскетическому мотиву присоединялось другое,
еще более мощное побуждение — побуждение забыть мир. Какое
из развлечений или наслаждений, доступных дочери сиенского
красильщика, могло сравниться с блаженством, которое она
ежедневно испытывала в своих видениях, возносимая своею
верою на самые вершины небесного мира, удостаиваемая, при
всей своей детской простоте и скромности, отличием,
превышавшим всякие царские почести? Для Екатерины,
обладавшей способностью по своему желанию и во всякое время
переноситься в лучезарный мир своих религиозных идеалов,
расстояние между этим миром и бедной, тусклой, запятнанной
страстями и грехом действительностью — было особенно велико,
и переход от одного мира к другому должен был казаться в
жизни Екатерины непреодолимым противоречием. Действительно,
что же могло побудить Екатерину отрываться от сладких
видений, блаженство которых не нарушалось никогда
диссонансом, и принимать деятельное участие в суете мирской,
в борьбе с земными страстями и интересами? Это был тот самый
принцип, который ввел ее в идеальный мир, который доставлял
ей там величайшее блаженство, этот самый принцип свел ее
снова на землю и сгладил противоречие между созерцательной и
деятельной жизнью — принцип
любви.
Ее
религиозное чувство берет свое начало в любви и в ней
преобразовывается; любовь к Творцу внушает любовь к
творению; любовь к Христу, которая была для Екатерины
источником самых блаженных минут личного счастья, становится
для нее немыслимою без проявления любви к человеку. «Какое
другое доказательство нашей любви, — пишет она монахине
Джиованне, — можем мы дать Христу, кроме сострадательной
любви нашей ко всякому творению, имеющему в себе
разум».
Итак, тот самый принцип любви, который
инстинктивно проявился в личности и жизни Франциска,
проявляется в Екатерине сознательно и разумно. У Франциска
любовь выражается в полудетском, полупоэтическом братании со
всею природой; Екатерина сосредоточивает свою любовь на
разумном творении природы, наиболее нуждающемся в любви и
сознающем ее значение.
Но,
как и у Франциска, эта любовь торжествует у Екатерины над
аскетизмом и преобразовывает монашество. Озаренный этой
любовью мир утрачивает свою печать отверженности. Его
явления, говорит Екатерина, «имеют мирской
характер, насколько
мы их делаем
таковыми». Любовь украшает мир и делает его снова достойным
внимания. «Я хочу, — пишет Екатерина Джиованне, — чтобы
ты любила
все эти явления мира». Но она требуете этой любви к явлениям
мира не ради них самих, а потому, что только в соприкосновении
с миром может проявиться любовь как движущая сила и как вечный
источник творческой деятельности. Эту мысль Екатерина выразила
в чудных по их простоте словах, которые можно признать девизом
ее собственной жизни: «Любовь никогда не остается
бездеятельна, но всегда проявляется в великих
делах».
Перелом в жизни Екатерины, мотивированный
нами с помощью выше указанных ее убеждений, она сама
мотивировала обычным ей способом, посредством видений и
наставлений свыше. По свидетельству ее биографа, вскоре
после упомянутого выше обручения Господь стал постепенно
внушать Екатерине влечение к общению с людьми. Однажды,
после того, как «Он долго читал с нею псалтырь и часы» и
наставлял ее «тайнам царства Божия», Он сказал ей: «Ступай,
ибо настало время обеда и твои домашние собираются сесть за
стол, пойди и побудь с ними, а потом возвратишься ко Мне».
Услышав это, девушка со слезами и рыданиями стала умолять
Господа, чтобы Он не удалял ее от Себя; она просила, если
чем-нибудь Его оскорбила, наказать ее тело и выразила
готовность содействовать этой каре: «Что мне до их обеда?
разве человек о едином хлебе сыт будет? У меня свой хлеб,
которого не ведают те, к кому Ты меня посылаешь. Как Ты
лучше моего знаешь, я бежала от всякого общения с людьми,
чтобы любить Тебя, моего Господа и господина», — говорила
Екатерина. Неужели же теперь, когда она сподобилась, хотя и
недостойная, величайшей милости, должно ей бросить свое ни с
чем несравнимое сокровище и вмешаться в людскую суету, чтобы
снова сделаться отверженной? И долго молила Екатерина
Господа, чтобы Он дозволил ей, по своей неизмеримой милости,
не расставаться с Ним.
Но
Господь остановил ее слезы и объяснил, что не намерен
ее удалять
от Себя, а
желает, чтобы Его милость падала не только на нее, но и
на других чрез нее: «Ты знаешь, что есть две заповеди
любви Моей — любить Меня и ближнего, и Я хочу, чтобы ты
исполнила оба эти закона и не на одном, а на двух крыльях
вознеслась в небу». Напомнив ей, что она с детства радела
о спасении чужих душ, Господь объявил ей, что хочет
теперь осуществить ее заветное желание. Но девушка не
унималась и возражала: «Чем могу я, убогая и во всем
немощная, быть полезна душам? Пол мой является
препятствием по многим причинам: к нему с пренебрежением
относятся люди»; к тому же она стеснена приличиями, «ибо
не следует лицам моего пола вращаться среди
другого».
И
вот как в XIV в. устами целомудренной и неученой девушки
было отвергнуто это всегдашнее возражение и затруднение,
заимствованное из природы и порядков людских: «Разве Я не
создал род человеческий, образовав тот и другой пол? разве Я
не ниспосылаю дух свой, куда захочу? Предо Мною нет ни
мужчины, ни женщины, ни плебея, ни дворянина, но все равны
предо Мною, ибо все одинаково Мои творения... Знай же, что в
век этот до того взяло верх высокомерие, в особенности тех,
кто считает себя учеными и мудрыми, что справедливость Моя
не может более терпеть этого... и Я пошлю к ним женщин, по
своему полу малосведущих и слабых, но много одаренных
добродетелью и божественной мудростью, для сокрушения их
гордыни...» Конечно, изображенный здесь перелом в душе и в
жизни Екатерины совершился не в одно мгновение, не сразу
овладело ею сознание ее второго призвания, более сложного и
мучительного. Противоречие между совершенством мистического
подъема души и погружением души в людские дрязги не раз с
болью подступало к сердцу Екатерины; но вместе с тем пред
нею все расширялась задача ее мирского призвания и росло в
значении возлагаемое на нее поручение. Эта внутренняя
борьба, наполнявшая жизнь Екатерины, и этот быстрый рост ее
сознания отразились в другом видении, ею пережитом, и в
другом, более серьезном наставлении, ею виденном. И это
второе поручение, данное ей, находится в связи с одним из
знаменательных событий ее мистической жизни; оно последовало
среди того экстаза, когда сердце ее надтреснуло от избытка
любви, тело ее казалось умершим, а душа ее видела блаженство
спасенных и мучения низверженных в
ад.
Если
в первом видении речь шла о легкой задаче, о возвращении в
родную семью и об участии в ее житейском быту, то теперь на
Екатерину возлагалась забота о величайших интересах
божеского царства на земле, и ей было поставлено требование,
чтобы она, покинув свою тихую келью среди семьи и свой
родной город, выступила на широкое поприще общечеловеческих
интересов. «Когда душа моя все это узрела, — рассказывала об
этом Екатерина духовнику, — вековечный Жених мой, которого я
считала мне вполне принадлежащим, сказал мне: "Возвратись же
и укажи им как заблуждения их, так и опасность, им
грозящую"». И когда душа ее от этих слов пришла в ужас,
Господь сказал ей: «Спасение многих душ требует твоего
возвращения; и не будешь ты более вести образ жизни, который
ты вела до сих пор; и не будет тебе по-прежнему твоя келья
жилищем; даже родной город придется тебе покинуть ради
спасения душ. Но Я всегда буду с тобою; Я буду руководить
путем твоим и возвращением; ты будешь разносить с собою
честь Моего имени и являть печать духа Моего пред малыми и
великими, пред мирянами, духовными и монахами, ибо Я дам
тебе красноречие и мудрость, пред которыми никто не устоит.
И Я поставлю тебя пред лицом епископов и правителей Церквей
и народа христианского, чтобы по обычаю Моему чрез слабых
сломить высокомерие сильных».
Таким образом на самой высоте своего
религиозного энтузиазма Екатерина окончательно познала
принцип, возвративший ее снова на землю. Любовь в ее двойном
значении по отношению к божеству и к человеку дала ее жизни
двойное содержание. Рассмотревши на предшествовавших
страницах религиозную сторону ее жизни, обратимся теперь к
изложению ее практической деятельности, ее исторической
роли.

|