ЗАКЛЮЧЕНИЕ К ПЕРВЫМ ДВУМ ЧАСТЯМ  

НЕКОТОРЫЕ ОБЩИЕ АСПЕКТЫ ХРИСТИАНСКОЙ АСКЕТИКИ 

Проследив процесс обожения, захватывающий активную и пассивную сферу нашей жизни, мы можем теперь окинуть взглядом небесные пространства, куда нас погрузила эта волна света. Об этом и пойдет речь в третьей части нашего труда. 

Но прежде чем предаться созерцанию Божественной Среды, мы должны подвести итоги и для этого уяснить некоторые общие положения аскетики, затронутые в предыдущих разделах. 

Мы проделаем это в трех последующих главах, темы которых таковы: 

1. привязанность и отрешенность; 

2. смысл Креста; 

3. духовная сила Материи. 

1. Привязанность и отрешенность 

Никто не дает того, чего не имеет. Нет воскурения без ладана. Нет жертвоприношения без жертвы. Как мог бы человек отдать себя Богу, если бы перестал существовать? Как мог бы человек возвыситься до самоотречения, если бы ничем не владел? 

Такой здравый подход позволяет в принципе решить вопрос, который нередко ставят следующим образом (не совсем удачно): «Что лучше для христианина: активность или пассивность? Жизнь или смерть? Возрастание или умаление? Расширение или сокращение? Обладание или отрешенность?» 

Общий ответ таков: «Зачем разделять и противопоставлять две естественные фазы одного и того же усилия? Ваше главное желание и долг — соединиться с Богом. Но чтобы соединиться, для начала необходимо стать — стать самим собой, насколько это возможно. Поэтому развивайте себя, овладевайте миром ради ста­новления. И потом, достигнув этой цели, отрешитесь, примите умаление ради того, чтобы принадлежать другому. Вот двоякий и имеете с тем единственный завет всей христианской аскетики». 

Приняв его за основу, рассмотрим поближе взаимодействие этих двух целей и их конечный результат.

а. Сначала развивайте себя, говорит христианину христианское учение 

Обычно в трудах о духовной жизни эта первая фаза христианского совершенствования никак не выделяется. То ли ее необходимость представляется авторам и без того слишком очевидной, чтобы они считали нужным говорить о ней, — то ли она требует, как им кажется, деятельности слишком «природной» или даже слишком опасной, чтобы было уместно на ней настаивать, — так или иначе, они обходят эту фазу молчанием или предполагают ее само собой разумеющейся. Это ошибка и просчет. Хоть и легко принимаемый большинством людей, хоть и присущий в той или иной мере всякой мирской или религиозной морали, долг человека совершенствоваться продолжается, переплавляется и сверхестествуется — подобно всей Вселенной — в Царстве Божьем. Возрастание, даже перед людьми, и развитие талантов, даже природных, — это подлинно христианский долг. 

Таково подлинно кафолическое отношение к Миру, в котором возрастает особая способность познавать и любить, причем возрастает не только в каждом индивидууме или даже народе, но и во всем роде людском; эту силу порождает и питает умение видеть все, что есть истинного и прекрасного в Творении, и способность радоваться истине и красоте, а конечной преображенной формой ее является Любовь-Милосердие. Мы подробно останавливались на этом, когда говорили о христианском понимании активности; но сейчас пришло время еще раз напомнить: человеческое усилие, вплоть до тех его сфер, которые не совсем верно называют мирскими, должно стать в христианской жизни священным и объединяющим действием. Оно есть пронизанное любовью сотрудничество; мы присоединяем свои усилия к работе Божественных рук, которые совершенствуют и приготовляют нас (и нас, и Мир) к конечному единению через жертву. Понятые так, заботы о личном совершенствовании становятс началом самоотдачи. 

Вот почему привязанность к твари, о которой эти заботы на первый взгляд свидетельствуют, незаметно переходит в полное самоотречение. 

б. И если что имеете, говорит Христос в Евангелии, оставьте все и следуйте за Мной

Верующий, который усвоил христианский смысл развития и начинает трудиться, соделывая самого себя и Мир для Бога, уже в известном смысле исполняет эту заповедь. Не оставил ли самого себя, в то же время себя обретая, тот, кто покорял Землю лишь затем, чтобы еще более подчинить Материю Духу? А также и тот, кто, отказываясь от наслаждения, от ленивого обладания вещами и мыслями, не желал идти по пути наименьшего сопротивления и смело продвигался путем труда, внутреннего обновления, неустанного расширения и возвышения своего идеала? И тот, кто ради большего, чем он сам, отдавал свое время, здоровье и жизнь на содержание семьи, спасение родины, открытие истины и защиту справедливого дела? Поскольку все они верно следуют предначертанному направлению человеческого усилия, то непрерывно и безостановочно переходят от привязанности к отрешенности. Однако остаются еще две формы самоотречения, которые делаются доступными христианину лишь после непосредственного призыва или повеления Создателя. Мы имеем в виду исполнение Евангельских советов и наложение на себя вериг духовных и материальных — все то, что не оправдывается поис­ком высшего ясно определенного блага. 

Что касается Евангельских советов, то нельзя отрицать, что иноческая жизнь (которая возникла и поныне существует вне христианства) может быть нормальным, «естественным» расцветом деятельности человека, стремящегося к более высокой жизни. Однако соблюдение добродетелей бедности, целомудрия, послушания есть начало бегства за естественные пределы земной жизни, в которой человечество воспроизводит себя и воюет; поэтому для узаконенного распространения монашества — «Duc in Altum» — потребовалось разрешение Владыки Всего, подтвердившее право человеческой души на зревшие в ней чаяния. Оно было дано раз навсегда в Евангелии. Но, кроме того, оно должно быть услышано и индивидуально — теми, кто воспользуется им: это и есть «призвание». 

Что касается пользования силами умаления, то и здесь инициатива в еще большей степени должна принадлежать Богу. Человек может и должен установить иерархию своих низших сил и освободить их с помощью тех или иных аскетических упражнений. Он может и должен приносить себя в жертву высшей цели, к которой он призывается. Но ему не дозволено умаляться ради самого умаления. Добровольное изувечение, пусть даже и понимаемое как средство внутреннего освобождения, есть преступление против жизни, и христианство категорически осудило его. 

Церковь утверждает, что наш долг — долг тварных существ — состоит в том, чтобы стремиться жить все полнее, все более высокими сферами нашего существа соответственно стремлениям этой жизни. 

Только это касается нас. Все остальное принадлежит Премудрости Того, Кто один умеет претворять всякую смерть в иную жизнь. 

Оставим безрассудное нетерпение. Владыка смерти вскоре неизбежно посетит нас — и возможно, мы уже слышим Его шаги. Не будем предвосхищать Его час и не убоимся его. Когда Он войдет в нас, чтобы разрушить, как нам может показаться, нашу доблесть и силу, которые мы с таким старанием и любовью собирали для Него по капле от всех соков Земли, Он будет подобен любящему Огню и в нем окончательно совершится наше Единение. 

в. Таким образом, развитие и самоотречение, привязанность и отрешенность не исключают друг друга в общем ритме христианской жизни. Напротив, они гармонично сочетаются, подобно тому, как в наших легких вдох следует за выдохом. Это две фазы дыхания души, или, если хотите, две составляющие единого усилия, которым она непрерывно утверждается в предметах, чтобы перерасти их. Это общее положение. В частных случаях последовательность этих двух фаз, сочетание этих двух составляющих обретают бесчис ленные оттенки. Их правильному чередованию помогают наставники духовной жизни с тем внутренним тактом, который образует их истинную силу. У некоторых христиан отрешенность всегда сохраняет форму бескорыстия и рвения, которая сочетается с добросовестным человеческим трудом: в этом случае преображение их жизни будет чисто внутренним. У других может произойти физический срыв или нравственный надлом, которые заставят их перейти от праведности в повседневном существовании к добровольным отречениям и к мистическим поискам. В итоге, дорога всех приводит в одну точку: конечное обнажение через смерть, сопутствующее преображению и предшествующее конечному вхождению в Иисуса Христа. Для любого человека успех его жизни определяется более или менее гармоничным сочетанием обеих составных ее частей — возрастания во Христе и умаления в нем, соответственно заложенным природным и сверхприродным способностям каждого. И очевидно, что неограниченно предаваться только развитию или одному только самоограничению так же нелепо, как непреры вная еда или пост. В духовной жизни, как во всяком органичном процессе, для каждого индивидуума существует оптимум, превышение которого принесет личности такой же урон, как и неспособность его достичь. То, что мы гово­рили об отдельных личностях, относится и ко всей Церкви. Возможно, на разных этапах общ ецерковной жизни по тем или иным причинам берут перевес то заботы о земных задачах человечества, то ревность о трансцендентной цели ее усилий. Но в любое мгновение здоровье и целостность Церкви, несомненно, зависят от точности, с какой ее члены, каждый на своем месте, исполняют свое предназначение, начиная с обязанностей заниматься самыми мирскими делами, вплоть до призвания к суровому покаянию или высшему созерцанию. Все эти роли необходимы. Подобно могучему дереву. Церковь нуждается и в крепко вросших в землю корнях, и в листьях, свободно купающихся в лучах солнца. Таким образом, в каждый миг она соединяет в жизненном акте целую гамму бесчисленных пульсаций, каждая из которых соответствует той или иной ступени или форме одухотворения. 

Однако в этом разнообразии нечто доминирует — то, что придает организму в целом (как и каждой его части) отчетливо христианское лицо: это стремление к Нему, трудный мучительный прорыв через Материю. Мы готовы снова и снова напоминать, что сверхприродное ожидает развития нашей природы и содействует ему. Но нельзя забывать и о том, что в конечном счете оно возвышает и завершает ее лишь в видимом уничтожении. Нераздельное слияние двух целей: личного развития и самоотречения в Господе, но при постоянном, а затем и окончательном преобладании второго над первым — в этом вся тайна Креста. 

2. Смысл Креста 

Крест всегда был знаком разделения и основой отбора среди людей. Вера говорит нам, что именно по тому, как принимает его душа, вызывает ли он в ней произвольное притяжение или отталкивание, и происходит в недрах человечества отбор доброго и дурного семени, отделение избранных от непригодных. Всюду, где он появляется, неизбежно возникают смуты и разделения. Поэтому необходимо заботиться о том, чтобы этот конфликт не разжигался напрасно такой проповедью учения Христа распятого, которая усиливала бы раздоры. Слишком часто нам предлагают поклоняться Кресту не как высшей цели, которой мы достигнем, если перерастем себя, но как символу печали, ограничения и подавления. 

Этот способ проповедовать Страсти Господни проистекает в большинстве случаев лишь от неправильного употребления религиозной лексики, когда самыми значительными словами (такими, как жертва, заклание, искупление), стершимися от употребления, пользуются необдуманно и легкомысленно. Мы играем понятиями. Но такая манера говорить создает впечатление, что Царство Божие не может прийти без похоронной печали, без постоянного противодействия человеческим силам и стремлениям, без попрания их. За верными словами кроется нечто отнюдь не соответствующее христианским установкам. То, что мы сказали в предыдущем разделе об обязательном сочетании отрешенности и привязанности, придает христианской аскезе гораздо более насыщенный и полный смысл. 

В самых общих чертах учение о Кресте можно определить так: его исповедуем каждый, кто убежден, что в великом смятении, которым охвачено человечество, перед нами открывается выход, и что это — путь восхождения. Жизнь имеет конечную цель, следовательно, она побуждает избрать направление движения, которое на деле оказывается путем к наивысшему одухотворению при максимальном усилии. Принять эти основополагающие принципы — это уже значит встать в ряды учеников Христа распятого, может быть далеких и неявных, но настоящих. Этот начальный выбор производит первое отделение отважных, которым суждено преуспеть, от тех, кто ищет лишь наслаждения и обречен на провал, — избранных от осужденных. 

Христианство одновременно и уточняет, и развивает эту пока еще недостаточно ясную установку. Прежде всего, оно дарует нам откровение о первородном грехе, которое помогает понять причины смущающей нас чрезмерности греха и страдания, наводнивших Мир. И затем оно открывает нашему зрению и нашему сердцу — дабы стяжать нашу любовь и укрепить нашу веру — захватывающую и непостижимую реальность исторического Христа. За Его образцовой жизнью частного лица скрывается тайная драма: Господь Мира не только живет, будто простая частица этого Мира, простой жизнью, но и (сверх нее и в ней самой) — всеобщей жизнью Вселенной, которую Он принимает на Себя и с которой соединяется, Сам изведав ее жизнь. И наконец, в ответ на нашу жажду счастья крестная смерть Христа открывает нам: конечную цель Творения не следует искать в том, что есть преходящего в этом Мире; требуемый от нашей верности подвиг должен свершиться уже вслед за полным преображением нас самих и всего нас окружающего. 

Так мало-помалу раскрываются перспективы самоотречения, вносимого в повседневную жизнь. И в итоге мы оказываемся совершенно оторванными, как и велит Евангелие, от чувственного плана земного бытия. Но отрыв этот происходил постепенно, его процесс не спугнул и не потревожил того уважения, которое мы питаем к поразительной красоте человеческого усилия. 

Крест, несомненно, означает бегство от чувственного Мира и даже в некотором смысле — разрыв с этим Миром. Ставя перед нами конечную цель восхождения, он действительно побуждает нас пересечь некий рубеж, некую критическую точку, и тем самым мы теряем опору в земной реальности. Это конечное «превышение», предполагаемое и принятое нами с первых шагов, неизбежно придаст однажды особый смысл всем нашим поступкам. Именно в этом и состоит христианское безумие по мнению «разумных», не желающих рисковать ради какой-то полной «запредельности» никакими благами нынешней жизни. Но этот мучительный выход за пределы подвластных опыту сфер, который являет собой Крест, есть лишь (и об этом надо неустанно напоминать) исполнение высшего закона всякой жизни. К тем скрытым от наших глаз вершинам, к которым зовет нас Распятие, мы взбираемся но тропе, совпадающей с дорогой всеобщего Прогресса. Царственный крестный путь — это как раз и есть путь человеческого усилия, выпрямленный и продолженный сверхприродным образом. Поняв во всей полноте смысл Креста, мы можем больше не бояться, что жизнь покажется нам унылой и уродливой. Просто мы стали более чуткими к ее непостижимой значительности. 

В итоге Иисус на Кресте является одновременно и символом, и реальностью гигантского вековечного труда, мало-помалу возвышающего тварный дух, чтобы привести его в глубины Божественной Среды. Он представляет (в каком-то истинном смысле — Он есть) само творение, которое с Божьей помощью взбирается по склонам бытия, то цепляясь в поисках опоры за предметы, то отрываясь от них, чтобы продвинуться вперед, и всегда расплачиваясь физическими страданиями за отступления, вызванные нравственными падениями. 

Следовательно, Крест не есть нечто бесчеловечное, но — с верхчеловечное. Мы осознаем, что с самого зарождения нынешнего Человечества он был воздвигнут как указатель пути, ведущего к высочайшим вершинам творения. Но в нарастающем свете Откровения его поначалу нагие руки оказались облеченными во Христа, он стал «Крестом помазанным». На первый взгляд это окровавленное Тело может показаться нам зловещим. Не исходит ли от него мрак? Подойдем к нему ближе. И мы узнаем пламенного Серафима из Альверна, чье страдание и сострадание есть «incentium mentis» (Намек на видение св. Франциска, которому Христос явился в виде огненного Ангела, пригвожденного ко Кресту. — Прим. пер.). Для христианина речь идет не об исчезновении во тьме Креста, но о восхождении в его свете. 

Примечание французского издателя 

На нескольких страницах, в отличие от «Божественной Среды», не посвященных внутренним и внешним движущим силам, отец Тейяр в спонтанной медитации сво­бодно выразил свой взгляд на решающее значение священнического и монашеского призвания, евангельских заветов и искупительной смерти. Об этом свидетельствуют следующие краткие отрывки: «Всякий священник, поскольку он священник, посвя­тил свою жизнь делу всеобщего спасения. Если он сознает свое предназначение, он должен жить уже не для себя, но ради Мира, по примеру Того, кто помазал его, чтобы он свидетельствовал о Нем. 

По мере моих сил, ибо я священник, я хочу отныне первым осознавать, что любит, к чему стремится и отчего страдает Мир, — первым искать, сочувствовать, трудиться, первым развивать себя и жертвовать собой, — быть более человечным и земным — в высшем смысле этого слова, — чем кто-либо из служителей мира сего. 

И в то же время я желаю, осуществляя евангельские заповеди, своим самоотрече­нием исполнить все, что есть от небесного огня в тройной вожделенной цели, — освятить целомудрием, нестяжанием и послушанием силу, сокрытую в любви, богатстве и свободе. 

Господи, да было ли когда-нибудь прежде, чтобы кровь человечества делала его столь подобным жертве заклания, внутреннее его движение — столь способным к творческому преображению, а тоска его — столь близким к высшему единению? 

О Священство! Никогда ты еще не было священством в большей степени, чем ныне, вот такое, каково ты есть, — замешанное на муках и кропи этого поколения, погруженное в них, — более деятельное, чем когда-либо, — более чем во все века прямо призванное к своему служению... 

Поскольку я так слаб, Господи, я не смею просить Тебя о даровании этого блаженства. Но я ясно вижу его и провозглашаю: 

— Благословенны те из нас, кто в эти решающие дни Творения и Искупления избраны для высшего логического завершения своего призвания: для соединения со Христом вплоть до смерти с Ним!..» 

(«Священник») 

3. Духовная сила Материи 

Тот же луч, который христианская духовность, понятая во всей полноте, направляет на Крест, чтобы его вочеловечить (не застилая его), освещает Материю, чтобы ее одухотворить. 

В своем стремлении к мистической жизни люди часто впадают в ошибку: они резко противопоставляют добро — злу, душу — телу, дух — плоти. Несмотря на некоторые общепринятые представления, такая манихейская тенденция никогда не одобрялась Церковью. Да будет нам позволено, прежде чем завершить изложение наших воззрений на Божественную Среду, вернуть права священной Материи и воздать ей хвалу, ибо, придя на Землю, Господь пожелал облечься в нее, спасти ее и освятить. 

С аскетической или мистической точки зрения, на которую мы встали на этих страницах, Материя, собственно, не является ни одной из тех абстрактных сущностей, которые обозначает этим словом наука или философия. Для нас это та же самая конкретная реальность, что и для физики и метафизики, обладающая теми же основными свойствами множественности, осязаемости и взаимосвязанности. Однако сейчас мы берем эту реальность в самом широком смысле, мы хотим охватить всю ее целиком, во всей ее полноте и богатстве, она интересует нас не только как предмет научных и философских изысканий, но и как сфера нашей практической дея­тельности. Материя для нас — это вся совокупность окружающих нас предметов, сил, тварных существ, в той мере, в какой мы воспринимаем их ощутимыми, очевидными и «природными» (в богословском смысле слова). Это всеобщая, универсальная, осязаемая, бесконечно разнообразная и подвижная среда, в недра которой погружена наша жизнь. 

Каким же тогда предстает перед нами в результате нашей деятельности то, чему мы дали это определение? В загадочном обличии двуликой силы. 

С одной стороны. Материя является бременем, оковами, мучением, грехом, угрозой нашей жизни. Это то, что давит, страдает, причиняет боль, искушает, стареет. Материя тянет нас к земле, парализует, делает уязвимыми и греховными. Кто освободит нас от этого смертного тела? 

Но в то же время Материя — это радость существовать, счастье осязать, сила преодолевать, наслаждение возрастать. Она влечет, обновляет, соединяет и цветет. Материя питает, поддерживает, связывает со всем на свете, наполняет жизнью. Лишиться ее для нас невыносимо. «Не хотим совлечься, но облечься» (2 Пос л, к коринфянам, гл. 5, ст. 4). Кто даст нам бессмертное тело? 

Аскетизм обычно рассматривает Материю лишь с одной стороны, с той, что обращена к смерти, и он шарахается и говорит: бегите! Но что сталось бы с нашим духом, Господи, если бы он не питался хлебом земных вещей, не услаждался бы вином тварных красот, не укреплялся бы в человеческой борьбе? Какие ничтожные силы и бескровные сердца принесли бы Тебе Твои создания, если бы они преждевременно отрезали себя от лона, в которое Ты промыслитель но поместил их? Объясни нам, Господи, как можем мы, не поддаваясь искушению, смотреть на сфинкса. Дай нам, не изощряясь в домыслах человеческого ума, понять в простом и конкретном явлении — в Твоем искупительном погружении в Материю — тайну, сокрытую даже и в недрах смерти. Дай нам увидеть в Твоем мучительном Воплощении возможность ревностно покорять Тебе духовную силу Материи, а затем научи нас этому. 

Пусть отправной точкой в наших размышлениях послужит нам сравнение. Вообразим себе ныряльщика, пытающегося подняться к свету из морских глубин. Или, лучше, представим себе путника на склоне окутанной туманом горы, который стремится к залитой солнцем вершине. Для каждого из них пространство разделено на две зоны с противоположными свойствами: то, что позади и внизу, все более и более уходит во тьму, то же, что впереди и вверху, — все ярче озаряется светом. И для пловца и для альпиниста успех состоит в том, чтобы подняться в эту вторую зону, ища опоры во всем окружающем. Кроме того, при этих усилиях свет нарастает с каждым новым движением; и в то же время пройденное пространство, по мере того как оно оказывается позади, перестает быть освещенным и погружается в темноту. Запомним эти примеры в их контрастных деталях. Здесь символически выражены все элементы, необходимые нам для понимания того, как мы должны относиться к Материи и благоговейно пользоваться ею. 

Прежде всего, Материя не есть лишь тянущее бремя, вязкий ил, колючий кустарник, заграждающий тропу. Сама по себе, до того как мы определим свою позицию и сделаем выбор, она является склоном, по которому можно и подниматься, и спускаться, средой, которая может поддерживать, а может и провалиться под ногами, ветром, способным повергнуть на землю и поднять в воздух. По ее природе и вследствие первородного греха в ней действительно заключено постоянное стремление к упадку. Но по ее природе также и благодаря Воплощению, в ней есть причастность (направленность или влечение) к сверхбытию, которая уравновешивает или даже преодолевает разные формы греха. Полная правда о нашем положении, в силу нашей включенности во Вселенную, состоит в том, что в этой жизни каждый из нас помещен в каком-то слое или на склоне в особую точку, определяемую данным моментом мировой истории, и местом нашего рождения, и нашим личным призва­нием. И наша жизненная задача заключается в том, чтобы, исходя из этой точки, местоположение и высота которой могут быть различны, восходить к свету и тем самым к Богу через заданный ряд творений, которые на деле являются не препятствиями, но точками опоры при подъеме, полезными посредниками, необходимой пищей, силой, которую мы должны облагородить, элементами, которые мы должны усвоить и увлечь за собой. 

Таким образом, в зависимости от все того же исходного положения в вещественном мире, а также каждой последующей позиции, которую мы в нем займем, Материя делится соответственно нашему усилию на две зоны: ту, которую мы достигли и миновали, к которой мы не сможем вернуться и в которой нельзя остановиться, ибо остановка означает движение вспять, — это зона Материи, взятой в ее материальном и чувственном аспекте, другая, предоставленная нашим новым усилиям роста, поиска, покорения, «обо жения» — зона Материи, взятой в аспекте духовном. Граница между этими зонами весьма относительна и подвижна. То, что хорошо, чисто, духовно для моего собрата, который на склоне горы находится подо мной или в стороне от меня, может быть дурно, грязно, заземлено для меня самого. То, что я мог позволить себе вчера, сегодня, возможно, мне уже надо отвергнуть. И напротив, те поступки, которые были бы тяжким прегрешением для св. Людовика Гонзаго и св. Антония, я, возможно, должен совершить именно для того, чтобы подняться вслед за этими святыми. Иными словами, никакая душа не приходит к Богу, не проделав определенный путь через Материю. Путь этот в одном смысле означает расстояние от нас до Него, а в другом — соединяющую с Ним дорогу. Никто не станет, таким, каким его желает видеть Бог, без определенных завоеваний и побед. У каждого из нас есть своя лестница Иаковлева, ступени которой образуются из ряда вещей. Не будем же пытаться преждевременно бежать из Мира. Станем управлять своей жизнью в потоке предметов; и тогда вместо тяготения к бездне наслаждения и эгоизма, мы почувствуем, как из творений высвобождается целительная «составляющая», которая в соответствии с указанным выше процессом расширит нас, вырвет из нашей ничтожности, властно направит к раскрывающимся горизонтам, к отречению от чувственных радостей и научит все сильнее жаждать красоты духовной. Та же Материя, которая, казалось, побуждала нас искать как можно больше удовольствий и как можно меньше трудиться, откроется для нас как причина, побуждающая нас стремиться к минимальным наслаждениям и максимальным усилиям. 

Повторим еще раз, то, что является законом для индивидуума, оказывается действующим в уменьшенном и сокращенном виде всеобщим законом. Мы не слишком ошибаемся, когда думаем, что всему Миру тоже надлежит пройти некий путь, прежде чем достичь своего свершения. Не усомнимся в этом. Если во всей совокупности Материи имеются и непригодные энергии, если, к несчастью, в ней есть порочные силы и элементы, отделение которых происходит медленно, то зато в ней, несомненно, содержится некоторое количество духовной энергии, все возрастающая сублимация которой во Христе Иисусе представляет собой для Создателя важнейший текущий процесс. В настоящий момент эта сила еще рассеяна понемногу везде; ее следы есть в любом предмете, каким бы ничтожным или грубым он ни казался. Действие Тела Христова, Который живет в Своих верных, как раз и состоит в том, чтобы терпеливо отсеивать эти небесные силы, — выделять эту избранную субстанцию, не давать потеряться и малой ее части. Шаг за шагом дело подвигается, мы можем быть в этом уверены. Благодаря множеству людей и призваний Дух Божий проникает во все сферы и во всех них действует. Это то самое великое дерево, о котором мы говорили выше, чьи освещенные солнцем ветви утончают соки, извлеченные невзрачными корнями, и превращают их в цветы. — По мере того, как продвигается дело, некоторые участки, по-видимому, оказываются исчерпанными. Мы уже говорили о том, что в каждой индивидуальной жизни граница между духовной и плотской материей постоянно смещается вверх. 

Точно так же по мере своей христианизации человечество должно все меньше чувствовать нужду и потребность в некоторых видах земной пищи. Созерцание и целомудрие тоже должны постепенно получать перевес над суетными делами и непосредственным обладанием. Это общий «сдвиг» материи к духу. Такое движение должно иметь свою цель. Когда-нибудь все материальное вещество, подлежащее обожению, одухотворится, все избранные силы окажутся восстановленными, и тогда наш Мир будет готов к Парусии. 

Как же не распознать в этой всеобщей истории Материи великий символический акт Крещения? Христос погружается в воды Иордана, олицетворяющие  силы Земли. Он освящает их. И, как сказал св. Григорий Нисский, Он выходит из вод, стекающих с Него, поднимая с Собой Мир. 

Погружаться и всплывать, то есть включаться в мир вещей и очищаться; обладать и отрешаться, то есть преодолевать и влечь за собой, — это двойное и вместе с тем единое движение спасает Материю в ответ на ее призыв (Чувственный мистицизм, а также некоторые формы неопелагианства (например, американизм) уделяют внимание одной первой фазе и впадают в заблуждение, приравнивая небесную любовь и Царство Божие к человеческим привязанностям и прогрессу. И наоборот, сосредотачиваясь лишь на второй фазе, некоторые формы утрированного христианства видят возможность совершенствования в одном уничтожении «природного» начала. Истинный сверхприродный христианин, много раз описанный Церковью, и не оставляет творение в прежнем состоянии, и не уничюжает его; он его одухотворяет. Разве не очевидно, что любовь и попечение Божие, какими бы трансцендентными и созидательными они ни были, снизойдут только на человечное сердце, то есть на то, что было вскормлено (и в переносном, и в прямом смысле) всеми соками земли? Удивительно, что столь немногие понимают — как в этом случае, так и в других — смысл преображения. То им кажется, что в преображенном предмете ничто не изменяется. То они рассматривают его как нечто совершенно новое. В первом случае они упускают из виду дух Во втором — материю. Второе заблуждение, хоть и менее грубое, чем первое, на деле оказывается столь же губительным для человеческого равновесия). О влекущая и могучая Материя, Материя размягчающая и укрепляющая, обогащающая и разрушающая, — вверившись небесным силам, которые сделали твои воды благоуханными и чистыми, я отдаюсь твоим великим просторам. Сила Христова перешла в тебя. Влеки меня своим притяжением, питай меня своими соками. Укрепляй меня своим сопротивлением. Освобождай меня утратами. И наконец, всею собою — преобрази и меня в Бога.