ГЛАВА 4  

ХРИСТИАНСКИЙ ДЗЕН (1) 

В течение лета 1970-го я читал лекции о мистицизме в Сан-Франциско. Мне говорили, что Калифорния –  центр йоги и колдовства, дзена и волшебства, наркотиков и нудизма, и всего такого, что есть под солнцем. Говорили, что здесь побывали всевозможные свами и роши, гуру и учителя трансцендентальной медитации, и что атмосфера здесь навеяна призраком Олдоса Хаксли, глотающего мескалин и претендующего на обладание Блаженными Видениями. Короче говоря, Калифорния была домом мистических истин и лжи. Во всяком случае, настоящие ли это истины, я не знаю. Но знаю, что я влюбился в распахнутый мир Калифорнии, с захватывающей дыхание красотой Биг Сура. Частица моего сердца осталась в Сан-Франциско. 

Я старался придать моим занятиям налет академичности (в конце концов, положение к этому обязывало); но, чувствуя, что теоретическую часть следовало бы подкрепить практикой, я пригласил студентов и вообще всех желающих проводить в медитации по сорок минут ежевечерне. Не могу сказать, что моим намерением было направить их по мистическому пути; просто дать им некоторый соответствующий опыт с ощущением вкуса мистического безмолвия (это, я уверен, возможно) и познакомить с медитацией, которая осуществлялась бы без мыслей, без образов, без желаний, во внутреннем единении и мире. Делать это я попытался посредством нескольких простых методов, с кратким пояснением – в общих чертах. Я хотел минимально загружать студентов теорией –  чтобы они могли просто «сидеть». 

К моему удивлению на занятие явилось человек пятьдесят или шестьдесят, многие подходили уже после начала. Итак, мы сели в университетской часовне –  лицами к стене и не думая ни о чем. Понятно, выглядело это значительно менее впечатляюще, чем в торжественных залах медитации в Энгакуджи или Эйхейджи. У нас отсутствовал особый упор на стиль. Бывшие уже в употреблении подушки и одеяла –  вместо специальных красивых подушечек, называемых «дзафу», не было удобных мест для медитации, расположенных «по линеечке», да и всей дисциплинировавшей атмосферы храма дзен. К тому же «западным» ногам не легко принять позу лотоса, и «западные» спины так и норовят ссутулиться. Но, несмотря на все это, в зале воцарилась успокаивающая тишина (опоздавшие чувствовали это немедленно), ощущение общности и атмосфера сверхъестественного присутствия. С некоторыми студентами, жаловавшимися, что «просто сидение» приводило их к чувству изоляции, мы начинали и заканчивали занятие исполнением хорошего старого гимна: «Мы –  едины в Духе, мы –  едины во Всевышнем…» Даже воспоминание об этом причиняет мне острую ностальгическую боль по тем счастливым дням. И несмотря на то, что наши занятия были не более чем скромной попыткой, они убедили меня, что дзен в некотором виде или форме имеет будущее в рамках христианства. Западному христианству, я повторяю, нужен подобный тип духовной практики – люди стремятся к нему. 

Была там, правда, небольшая оппозиция, но все же меньше, чем я ожидал. Я признаюсь, что могу понять чувства своих критиков. Примирение мировоззрений требует некоторого времени, чтобы вписаться в психологию даже достойных людей, и я увидел сразу, что засилье восточных религий в последнее время смущало немало убежденных христиан в Калифорнии. Они не знают, обрушить ли проклятия в духе Феллини-Сатириконовского конца Римской Империи (апокалипсическое предзнаменование конца Запада), или сказать «добро пожаловать» –  с примирением, пониманием, сотрудничеством и доброжелательностью. Я не был удивлен тому, что некоторые рассматривали меня как буддийского миссионера, пришедшего свалить идолов христианства. Для такого радикально консервативного ирландского католика, как я, это оказалось несколько болезненным.  Ирландцы все еще меня немного поддерживали. Я всегда чувствовал, что мои верные парни-земляки принадлежали к людям, наименее открытым мягкому бризу духовности, дующему с Востока. Они куда более естественно чувствуют себя дома с «Да здравствует славный Святой Патрик», чем в позе лотоса, они смотрят с тревогой на шафрановые робы, бороды, и босые ноги –  то, что связано с эзотерикой Востока. И напротив, я обнаружил что, если кто-то хочет заняться практикой, близкой дзену, гортанный тевтонский акцент подходит лучше, чем ирландский, который в Соединенных Штатах чаще связывают с Ирландским кофе, а не с восточными занятиями; и многие здесь, не скрывая удивления, как на развлечение приходили послушать ирландца, говорящего о дзене. Увы, в таких обстоятельствах как можно в одиночку преодолеть границы времени и пространства, входя в безмятежную атмосферу чистой без-вещности? 

И поскольку неправильное понимание могло возникнуть, я подумал, что лучше называть практику «христианским дзеном». И смыслом ее стало бы очищение. Но и это было несколько неудобно, ввиду того, что я недавно опубликовал книгу, в которой отражал все нападки на «христианский дзен», как приводящий умы в замешательство. Теперь я был обязан отвечать за свои слова. Несомненно, подобные идеи всегда будут спорными, и кое-кому они не понравятся. Тем не менее, после долгих раздумий, я считаю, что практика «христианского дзена» может быть результативной –  при индивидуальном подходе. И весомый аргумент в поддержку этого –  уже упомянутый факт, что некоторые Мастера допускают существование методик дзена в христианстве. Возможно, они не расценивают наши разработки столь высоко, как свои собственные – вопрос спорный, –  но признают их. А если признают, то отчего бы не применять их в действии? Теперь же позвольте мне обрисовать вкратце, как я вводил предмет дзена и как некоторые реагировали на это. 

Прежде всего, я почувствовал необходимость определить различие между дзеном и дзен-буддизмом. Последний является ответвлением буддизма которое, считается, зародилось в Кантоне в шестом веке, когда индийский монах Бодхидхарма, после пребывания в медитации в течение девяти лет, наконец достиг просветления. Он так долго и упорно сидел лицом к стене, что его руки и ноги совсем ослабели. А потому маленькие безрукие и безногие статуи Дхарма Сама можно все еще отыскать в Японии. Бодхидхарма – личность легендарная, ученые же говорят, что дзен появился от слияния буддизма Махаяны и таоизма. Несомненно, индийское происхождение все еще отмечается в словаре. Санскритская майя превратилась в макио, дхиана стала ч’ан в Китае и дзен в Японии; самадхи –  санмаи, и так далее. Дзен-буддизм остается весьма значимым, особенно это касается двух больших сект –  Сото и Ринзаи, где дзен строго сохраняется в первозданной чистоте. Это касается дзен-буддизма. 

С другой стороны, дзен, как общее направление, дает нам медитационные практики, которые вовсе не должны принадлежать лишь буддизму. Конечно, это не привычные нам медитации, в которых присутствует логика, прослеживаются причины, мысли, заключение. Здесь предпочтительно такое состояние сознания, когда мы проникаем в суть вещей; оно распространяется на весь день, так что можно сказать, что человек находится в дзене, гуляя, работая, обедая; дзен является жизнью. Это медитация без объекта. Это то, что я назвал «вертикальной медитацией», что иногда описывается как «идти внутрь», прорываясь через слои сознания к глубинам своего духа или к центру своей сущности. Можно не обращать никакого внимания на мысли и образы, которые скользят по поверхности ума. Можно просто игнорировать их, предаваясь более глубокой деятельности «Я». В условиях христианства, может быть, лучшим было назвать такое состояние скорее созерцанием, чем медитацией. Во всяком случае, подобные ментальные упражнения описаны известными христианскими мистиками. Они, как и в дзене, иногда говорят о темноте, пустоте, безмолвии, вне-вещности. Введено даже понятие «темная ночь», но не потому что такое состояние в какой-то степени тягостно, а из-за отсутствия в уме четких мыслей и образов. Кроме того, существует понятие «облака незнаемого», поскольку человек как бы пребывает внутри облака –  без ясных образов и идей. Иногда говорится и об «обдумывании ничего»; но мне этот термин нравится меньше, потому что может вызвать ошибочное представление: мол, дзен или созерцание являются чем-то бесполезным. Более подходящее слово – «сверх-мышление». 

Эта медитация экзистенциальна потому, что ум не поглощен образами прошлого или будущего, правого или левого, верхнего или нижнего. Мы просто в настоящем (в положении лотоса можно почувствовать, как твоя сущность словно бы заперта здесь), в вечном «сейчас», лицом к лицу с действительностью –  как два зеркала. И таким путем можно когда-нибудь достичь высшей точки трансформирующего сущность опыта – так называемого сатори. Поза тела при этом имеет немалое значение, поскольку в дзене важно направлять внимание вниз-внутрь. Такая установка входит в противоречие с деланием западной молитвы, когда на протяжении двух последних столетий наблюдалась тенденция к умствованиям; верующие не погружались вглубь, в свою сущность, в результате чего многие христиане, даже монахини и священники, оказывались за бортом в моменты эмоционального кризиса. Вероятно, этого не происходило бы, если бы их сознание фокусировалось на уровне живота – по дзену. 

Примерно таким было направление моих объяснений. Сейчас часто говорится, что нельзя понять дзен, не выполняя практики, ничто не заменит опыта. Похоже, так оно и есть. Но все же я встречал людей, которые схватывали идею довольно быстро, даже до того, как они действительно занялись «сидением». И осваивали его гораздо быстрее, чем люди предыдущего поколения. Для последних во всех этих разговорах о внутренней темноте и пустоте было так много вздорного; и даже духовные писатели старались не особенно затрагивать эти темы. Они вроде бы чувствуют, что попадают в область психической жизни, которая могла быть закрытой или подверженной чему-то дьявольскому и которую, в любом случае, следует касаться весьма осторожно. С другой стороны, наши современники более предрасположены к тайным знаниям. Почему? 

Одна причина, я полагаю, –  в широком распространении психоанализа. С учением Фрейда в массы проникло представление о внутренних движениях психики, подсознательном беспокойстве, детских навязчивых идеях, архетипах и т.д. Люди познакомились с описанием ума, как айсберга, поднимающегося из воды лишь на малую часть своего огромного объема. И теперь им не трудно представить себе глубины за глубинами ума, глубины обычно бездействующие, пока их энергии не будут освобождены чем-то вроде дзена. И когда им говорят о медитации, в которой осуществляется проникновение через слои сознания в самый низ, вглубь, они схватывают эту идею. 

Есть, я полагаю, и другая причина, почему современные люди достигают результатов в дзене довольно легко, хотя я боюсь, что меня могут неправильно понять. Тем не менее, это –  широкое распространение наркотиков. Я никоим образом не поддерживаю их применение. Я никогда не экспериментировал с ними сам (возможно, у меня не хватало смелости), и был достаточно подготовлен, чтобы верить в ужасы, которые о них рассказывали. Все, что я хотел бы отметить здесь –  наркотики, кажется, вводят людей в мир внутренней, психической жизни, что имеет что-то общее с дзеном и мистикой. Я не имею в виду, что опыт, ими даваемый, –  такой же как и в дзене; нет,  эффект совершенно другой, –  но какие-то психологические аналогии, кажется, прослеживаются. В результате, люди, принимающие наркотики,  понимают кое-что и в дзене, поскольку в них пробуждено понимание того, что в нашем разуме существуют глубины, достойные исследования. 

Не раз я слышал о людях, начинающих с наркотиков и заканчивающих дзеном. Несомненно, такое завершение весьма желательно. 

Были и серьезные христиане, которые с трудом понимали суть дзена. Я не беру людей предубежденных, но –  других, которые были открытыми, но оставались в недоумении. Их проблемы, думаю, можно свести к трем. 

Первая – связана с местом Бога в дзене. Я уже говорил на эту тему, и нет нужды к ней возвращаться. 

Во-вторых, проблема места Христа в дзене. Некоторые чувствовали, что в христианском дзене должна быть ориентация на Христа. Однако, где же Христос в этой пустоте, вне-образной темноте? Это –  важная проблема. Я считаю, что христианский Дзен может быть ориентирован на Христа, но оставляю эту тему для следующей главы. 

Третьей проблемы можно коснуться и здесь. Меня спрашивали: «Но чем дзен отличается от «квиетизма»? 

Квиетизм –  одно из таких слов, которыми обмениваются якобы просвещенные люди, ничего толком не зная об их значении. Если я понимаю термин правильно, что не факт, это –  вид бездеятельности, который проник в созерцательную молитву в семнадцатом веке, принял форму подавления думания и активности. Несомненно, это было абсурдным искажением реальной вещи. Аналогичные искажения существуют и сегодня, когда люди столь озабочены нападками, что остаются по ту сторону вопроса. Я полагаю, что к дзену следует относиться очень серьезно, насколько возможно сидеть в спокойной тишине, наслаждаясь чем-то вроде физической эйфории, которая сама по себе не имеет религиозного значения и не делает никого мудрее, чем прежде. 

Но должно быть отмечено, что литература дзена, ничуть не менее христианской, заполнена анафемами против подобных вещей. «Бониари дзен», что означает «дзен на холостом ходу», резко осуждают истинные Мастера, которые прямо настаивают, что дзен далек от бездеятельности, истинный дзен требует фантастического усилия ума и воли, и тела. Мысли не должны быть просто подавляемы. Как утверждается, верхние уровни сознания игнорируются для того, чтобы можно было сконцентрироваться на более глубоком уровне. Или другими словами: быть поглощенным не мыслями, а сущностью бытия, из которого мысль берет свое начало. Здесь лежит сама истина. Нет никаких определенных вопросов, позволяющих уму яростно набрасываться на любую тему. Глубоко внизу существует концентрация, которая есть тишина, но тишина интенсивная; люди, практикующие дзен, вынуждены использовать все свои силы и энергию, чтобы прорваться.  И ключ к этому –  отрешение, о котором мы говорили. Короче, квиетизм может быть опасным и в дзене, и в христианском созерцании; но, правильно понятый, дзен не квиетичен. Каждый, кто побит палкой-киосаку, знает это. 

Кроме того, если квиетизм означает отрицание деятельности таким образом, что человеком не делается никакой работы, ясно, что это вовсе не про дзен, который всемерно подчеркивает необходимость работы. На самом деле, выполнение работы с тотальной концентрацией и энергией –  один из видов практики дзена и заменяет сидение в холле медитации. Это часто говорилось Мастером.  

Далее, можно было бы определить квиетизм в более широком значении этого слова. Для христиан он должен бы означать что-то, что не есть Бог. Для дзен-буддистов – нечто иное. А в практических целях и те, и другие говорят об одном и том же. Дело в том, что если вы хотите идти до конца, вы не должны оставлять себе ничего суетного. «Ничто, ничто, ничто, –  говорил Св. Иоанн Креста, –  и на горе ничто». Это означает отказ не только от спирта и от табака, но и от всех мыслей и желаний (даже мыслей и идей о Боге), от всего виденного, от чувственного опыта и т.д. «Восхождение на Гору Кармел» представляет собой подробное перечисление всего, от чего вы должны отречься, особенно –  от заманчивых духовных переживаний, на которые ум так падок. Если человек не отрекается от всего, чем он обладает, он не может быть моим учеником. И все означает все. Как часто люди, испытавшие блаженную эйфорию самадхи, цепляются к ней, прекращая дальнейшее движение. Думаю, это форма квиетизма, которая препятствует прогрессу. Св. Иоанн Креста говорит о таких зацепках как о тонкой нити, обмотавшей ногу птицы, которая не дает ей взлететь в ясное синее небо к безмятежной свободе. Буддийский писатель создает другой образ. Человек стоит в вагоне метро, опираясь на свою трость. Поезд дергается. Человек должен отпустить  трость и схватиться за поручни, в противном случае он упадет. Так отпустите вашу трость. Пусть падает. Не цепляйтесь за нее, или рухнете вы. 

Я пишу об этом, чтобы подчеркнуть фундаментальную природу истинной мистики, независимо –  буддийская она или христианская. Ничего не должно оставаться неотброшенным –  ни поиски дивного опыта, ни тревожные ожидания. Но давайте отметим, что отречение –  лишь одна сторона всей картины. А в ней и глубоко запрятанные сокровища, и драгоценный жемчуг. И чтобы найти их, страдание имеет смысл.