ГЛАВА 3  

МОНИЗМ И ДУАЛИЗМ 

Из вышесказанного ясно, что если христианство и буддизм скрещивают духовные мечи, то это –  противопоставление монизма и дуализма. Как говорил мне старый роши, Бог должен исчезнуть, и только Джонстон должен остаться. То же соответствовало и точке зрения моего друга, который считал, что никто не может ничего сказать о Боге и Пустотности. Роши тоже имел это в виду, когда говорил о просветлении Христа, сопровождаемом словами «Я есмь».  И д-р Судзуки отмечал это, говоря «Но здесь нет ничего другого». Итак, основной проблемой остается: «Есть многое или –  только одно?» 

Конфликт монизма и дуализма, конечно, создавал разногласия на Западе в течение многих столетий. И христиане давно предупреждены об опасностях проникновения в религию пантеизма и нигилизма, а также обо всех ужасных воззрениях, которых придерживались люди, подобные Экхарту, в четырнадцатом веке. Но теперь, когда чистый и свежий бриз диалога и терпимости овевает мир, мы можем начать задавать некоторые вопросы. Мы можем спросить: а что же хорошего в этом «монизме»? Что можем мы почерпнуть из него? Что он действительно означает? И действительно ли он –  неприятель христианства? И какую весть он несет Западу? 

Позвольте мне немедленно дать собственный ответ на этот вопрос. Я уверен, что христианскому Западу нужна крепость этого так называемого монизма. Современный человек ищет его, и более того, может понять его чувством христианина. Этого же, думаю, придерживался и великий Томас Мертон. Я имел счастье встречаться с семьей знаменитого трапписта в Гефсимании (к сожалению, наши встречи были кратки, так как он был отозван оттуда), и впоследствии мы обменивались письмами. Спустя некоторое время мы снова встретились в Японии, а позже я был потрясен, услышав о его внезапной кончине в Бангкоке: неисправный вентилятор, удар током… Я держал Мертона в курсе наших скромных опытов дзена, а следил за ними он с острым интересом. Из-за возможных юридических осложнений, я несколько перефразировал письмо вместо того, чтобы цитировать его. Но, насколько возможно, оно точно соответствует сказанному Мертоном. 

Дорогой Отец Джонстон, 

Большое спасибо за ваше любезное письмо. Мне было очень интересно услышать о сессине. Я сам полагал, что поза лотоса совсем не важна. Но возможно, отец Лассаль и сам хотел выглядеть похожим на сведущего человека в глазах японцев, и по этой причине поза может быть уместна. Проблема сатори более деликатна. 

А поскольку я нахожусь слишком далеко от вас и не знаю точно, что происходит в Японии, то лишь попытаюсь высказать мнение, которое могло бы иметь некоторое значение. 

Возможно, люди дзена имеют свое собственное представление о нашей вере в Бога. Возможно, думают, что она обязательно подразумевает дуализм и взаимосвязь «Я-Ты», что-то вроде отношения между субъектом и объектом. И, конечно, это сделало бы сатори недостижимым. Я удивлюсь, если они знают о Экхарте, который сказал, что это возможно –  быть таким нищим, что не иметь даже Бога. И Экхарт здесь не дискутирует о христианском атеизме и смерти Бога. Он просто рассуждает об опыте, который обнаруживается ясно во всех формах апофатического мистицизма. Кроме того, люди дзена могут думать о христианском мистицизме, отталкиваясь от выражений «невеста» и «жених». Что тоже очень далеко уводит нас от сатори. 

Но давайте посмотрим на вещь с другой позиции. Возможно, кто-нибудь симпатизирует отцу Лассалю, который хочет, будучи христианином, достичь окончательного сатори в ситуации, которая делает это психологически невозможным. Поскольку, чтобы добраться до истины сатори, нужно не иметь планов, связанных с достижением сатори христианином, нужно полностью отрешиться от каких бы то ни было планов. Возможно, люди дзена интуитивно подозревают, что христиане, практикующие дзен, находятся именно в такой психологической позиции. 

Сам же я верю, что христианин может получить сатори столь же легко, как и буддист. Это –  просто состояние, выходящее за все формы, образы, понятия, категории и т.п. Другое дело, что трудным это может сделать ныне практикуемый тип христианства. Вероятно, наилучшим сейчас будет использовать дзен для целей внутренней чистоты и освобождения от системного и концептуального думания, не беспокоясь о том, получим ли мы сатори. Но все же, если отец Лассаль чувствует, что это –  его путь, я всецело за него. Пожалуйста, расскажите мне побольше обо всем этом. Есть ли немецкие книги Думоулина и Лассаля, переведенные на английский? Я пытаюсь просматривать их, но мой немецкий не слишком хорош. 

                                    С наилучшими пожеланиями, 

                                                      Ваш во Христе 

                                                      Томас Мертон. 

По правде сказать, я не присоединяюсь ко всему, что Мертон пишет в этом письме. Вероятно, поза с перекрестием ног более важна, чем он полагает – хотя и не принципиальна. Кроме того, я не думаю, что кто-либо из нас, людей с запада, очень уж хотел бы быть добившимся реальных результатов в глазах японцев. И еще я думаю, что мы всегда знали достаточно хорошо: человек, стремящийся к сатори и при этом обремененный чем-либо, никогда не достигнет его. Собственно, эти незначительные замечания не умаляют глубины мыслей великого человека. Он четко и ясно указывает, что дзен выходит за рамки всех категорий и дуальности, и что христианство может делать то же. На определенных ступенях апофатического опыта (как дают понять мистики Рейнских земель) субъектно-объектное отношение исчезает. И это никакой не христианский атеизм или отрицание Бога, но просто другой путь осознания Бога. Об этом стоило поговорить, и я был очень благодарен весьма занятому Мертону за то, что он нашел время сесть за пишущую машинку и отстукать это письмо ко мне. Позвольте же мне теперь попытаться дополнить его идеи моими собственными. 

На протяжении нескольких минувших столетий популярное христианство говорило о Боге дуалистически и даже антропоморфно. Я пишу: «популярное христианство», поскольку мистики, подобные Экхарту, анонимный автор «Облака», Св. Иоанн Креста и остальные никогда не были виновны в этом чрезмерном упрощении. Но популяризаторы христианства, проповедуя с кафедры, обычно говорили о Боге, как о находящемся где-то снаружи, –  что Робинсон пригвоздил к позорному столбу в «Честности по отношению к Богу». Возможно, в какой-то степени это оказалось следствием интерпретации Библии, которое было слишком фундаменталистским, с буквальным восприятием Бога, который гулял в саду с Адамом, который сердился на своих людей, и к которому обращались «Отец». Популярное христианство имело прочную, пусть и бессознательную, тенденцию к тому, чтобы поместить Бога в какое-то определенное место, и эта тенденция все еще сильна. Сколько христиан, даже наиболее продвинутых во внутренние пространства, хотели поместить Бога или выше облаков, или (если такое неприемлемо для современного человека) в глубинах сердца или в центре бытия. Но во всех таких случаях, Бог есть где-нибудь. 

Ну, теперь-то ясно, что ортодоксальный монах дзена отвергнет существование такого Бога, скажет, что тот не имеет никакого сходства с Богом его медитации, и вообще любой диалог с трансцендентным бытием исключен. И более того, он скажет, что подобное мнение уничтожило бы дзен. Совершенно естественным для него стало полное принятие не-дуальности. Он – последовательный противник всяких субъектно-объектных отношений в этой сфере; он –  против такой деятельности анализирующего интеллекта. Как мог бы он принять идею того, что Бог есть там, а я есть здесь? 

И конечно, немало верного в том, что отмечает Мертон. Христиане должны восстановить старую-старую философскую истину, о которой многажды твердили мистики, и которую хорошо разработал сам Акуинас:  Бог не находится в каком-то определенном месте. Он –  не там в значении, соответствующем  «я здесь». Конечно, это верно, что мы можем воображать Его находящимся где-то –  удобства ради, подобно тому, как мы можем написать красками изображения Бога-Отца. Но мы должны всегда помнить о неадекватности такого подхода, и иметь в виду то, что Бог –  вне места. Он просто есть. Разместить Бога где бы то ни было – значит ограничить и заключить в пределы того, кто является неограниченным по определению. Если вы говорите что Бог –  там, вы подразумеваете, что он –  не здесь. Что абсурдно. И, возможно, много людей видели нелепость этого и поэтому отвергали Бога вообще. Таким образом, «Бог умер» –  это волна, которая разрушает Западный мир. 

Возвращаясь к писаниям христианских мистиков, мы находим там мужчин и женщин, чьи медитации (или созерцание) были весьма родственными тем, которым обучали Мастера дзена, –  с обретением опыта, который стоит за субъектом и объектом. Особенно впечатлило меня в этом смысле «Облако». Английский автор в одном из своих маленьких трактатов, названных «Послание к Тайному Совету» (который я рекомендую каждому, заинтересованному в Дзене), писал, что нет никого неотступнее, чем Мастер в его действиях, направленных на избавление ученика от субъектно-объектных отношений. Он говорит: «Бог есть ваша сущность, (не «Бог есть в вас или в вашей сущности», etc.) однако ваша сущность –  не сущность Бога». Просто быть! Потеряйте ощущение вашего собственного бытия для ощущения бытия Бога! Этот английский автор твердо пребывает в великой традиции «теологии отрицания», основанной Дионисием, развиваемой Рейнскими мистиками и достигшей кульминации в наставлениях Св. Иоанна Креста. Мертон тоже принадлежит этой традиции, вот почему он столь симпатизирует дзену. 

Могло бы быть доказано, что эти уводящие прочь субъектно-объектные отношения не основываются на Библии, которая вполне дуалистична. Подобное воззрение иногда поддерживается даже такими знаменитыми теологами как Карл Барт – явный противник традиции Дионисия. Они рассматривают целый апофатический поток, достигающий высшей точки в учении Св. Иоанна Креста, как загрязнение монистикой прекрасной духовности, проистекающей из Библии. Но я вовсе не придерживаюсь таких убеждений. Если отвлечься того, что Библия не является целиком христианской, что она создана в рамках еврейской культуры, и если читать Библию внимательно, то можно найти там и зародыши семян теологии отрицания. Не то, чтобы этот мистический материал был представлен в терминах без-вещности, пустности и пустоты, поскольку евреи просто не говорили на эту тему. Но у них было свое собственное представление о том, что Бог – непостижим, что он не находится в определенном месте, и так далее. Они говорили о запрете делать образа, утверждая, что Бог не приветствует подобных вещей, поскольку нет человека, когда-либо видевшего его. Кроме того, история гласит, (и этот рассказ действительно трогает меня), что когда победоносный Помпей, переполняемый любопытством, шагнул в Святая Святых, чтобы увидеть, что там сокрыто, он ничего не обнаружил (как установлено в конце концов буддизмом!). Таким был еврейский путь, провозглашающий высшую непостижимость Бога. Кроме того, семена апофатической мистики разбросаны в трудах и Деутеро-Исайаса (или так лишь кажется мне). 

Я полагаю, что обсуждаемая тема имеет большое значение для диалога с дзеном и для тех христиан, которые хотели бы практиковать его, оставаясь верными Богу. И вовсе не обязательно быть атеистом, чтобы сказать: «Бог исчезнет и только Джонстон останется». Это означает, что христиане могут практиковать медитацию подобную дзену, будучи искренне преданными Богу, но не делая его объектом размышлений. Бог – не есть, строго говоря, объект. Он – основа бытия. Если этого не понять, дзен будет назван атеистическим, и его проникновение в христианство будет воспринято резко негативно или подозрительно. 

Но не следовало бы отвергать и дуалистический аспект реальности, всегда остающийся для христианина. И здесь мы приходим к знаменитой проблеме «один и много», которая занимала великие умы Запада от Парменида и Аристотеля до Акуинаса. Есть одно, и все-таки есть много. Это столь деликатная и трудная тема, что я не осмеливаюсь здесь пускаться в рассуждения, даже если бы у меня была способность делать это. Достаточным только отметить, что Аристотелевская традиция (которая, я уверен, еще что-то говорит людям), придерживается обеих ветвей – единственности и множественности. И все же я –  не философ, я всегда думал об этом с позиции здравого смысла, подтвержденной опытом. Повседневная жизнь говорит, что есть много вещей; опыт, подобный получаемому в дзене, говорит, что есть одна вещь. Почему не прислушаться к обеим? Должны ли мы отвергнуть одну область опыта? 

Точка зрения, которую я хочу предложить здесь: в христианской молитве должно найтись место для обеих граней действительности. Как и в дзене, она может быть безмолвной, лишенной образов, без субъектно-объектного отношения, вне диалога. В таком типе медитации все есть одно, Бог есть все во всем, «Я» потеряно. Такова –  молитва мистиков. Но возможен и диалог между творением и Создателем, творением, которое восходит при Его поддержке, подобно Моисею, чтобы впоследствии выступать в роли заступника за людей и за мир. Обычно христианская молитва, переходящая в медитацию, –  смесь обоих типов, когда есть моменты вне-образной тишины и моменты диалога с Отцом. Следовательно, обращаясь к практике, я должен предлагать христианам, которые интересуются и дзеном, использовать оба метода медитации. И пока они здесь, дать им следовать дорогой Духа – в соответствии со своими глубокими духовными инстинктами. И настанет время, когда они захотят быть совершенно безмолвными, при отсутствии субъектно-объектного отношения и во внутренней гармонии. И тогда они должны последовать этой склонности. У многих христиан, обучавшихся в рамках дуализма «Я-Ты», появлялись угрызения совести от занятий медитацией (я обнаружил такие тенденции у своих друзей-христиан, начавших заниматься дзеном), словно отказ от дуализма означал отказ от Бога. Но они должны отбросить подобные угрызения. Позвольте им входить в сферы апофатического опыта, наполненные красотой и необъятностью, и добродетелью Бога. Даже если это есть Бог в темноте. С другой стороны, если слова диалога поднимаются в сердце, если, например, они хотят повторять всем известную «Иисусову молитву» или взывать к Богу; если они хотят восхвалять и восславлять Бога или молить его о чем-то –  позвольте им делать это. Позвольте им быть свободными. Дайте следовать за Духом. 

Здесь же я еще раз подчеркиваю, что христианская молитва достигает совершенства, когда от «моего диалога с Богом» мы переходим к «христианскому диалогу с Отцом во мне». То есть, настоящая христианская молитва –  не «моя» молитва, но –  Христа. Это –  голос Христа в пределах моей души, взывающей: «Авва, Отче!». Как прекрасно это делал Св. Павел! В такой молитве у нас нет самости (муга или санскритская анатта), с этих пор больше не я живу, но Христос живет во мне. 

Здесь я хотел бы сослаться на высказывание Св. Григория из Ниссы, кого называют «отцом христианского мистицизма» (хотя я полагаю, что не он, а Христос –  отец христианского мистицизма), где он говорит о движении сквозь безмолвие, наподобие дзеновского, с достижением высшей точки в воззвании: «Авва, Отче!». 

«Затем я покидаю землю и миную срединные области воздуха; я достигаю прекрасного эфира, звезд и созерцаю их. Но даже там я пребываю недолго, и, проходя за них, становлюсь странником, который путешествует и изменяется, и осознает постоянство Природы, неподвижную Мощь, существующие по своим собственным законам, определяющим и сохраняющим все сущее, зависящее от несказанной Святой Мудрости. Так что мой ум должен стать отделенным от всего субъективного, подлежащего изменению, и спокойно пребывать в неподвижном отдохновении, с тем, чтобы, предаться родственному Ему, вечно неизменному; и лишь затем можно воззвать к Нему таким родным именем: «Отче!»». 

Здесь слово «Отче» не является простым обращением; это то, что восстает из глубин бытия, когда, отрешенный от всего, пребываешь спокойно в неподвижном духовном отдохновении. Такой опыт может казаться удаленным в тысячи миль от дзена, но есть здесь и тождество –  не только в безмолвии, глубоком отдохновении, отрешении и слиянии с целым, но также и в состоянии не-самости, когда слово «Отче» восстает в сердце. Читая Св. Григория и глубоких мистиков, видим, что этот крик души не исходит из эмпирической личности (которая утрачена). Это –  воззвание Христа к его Отцу, Сына, предлагающего себя Отцу в любви Святой Троицы, Сына, о котором Св. Павел говорит: «Теперь не я живу; но Христос живет во мне». Так что христианская молитва заканчивается в контексте Святой Троицы. И это завершение сопровождается тревожащим парадоксом: имеет место быть диалог с сущностью, которая тотально одна. 

Но будет ли чрезмерным упрощением говорить, что Восток считает основополагающим единение, а Запад –  разнообразие? И что они необходимы друг другу? Или лучше сказать, что мистический Восток открывает нам путь, где все –  одно, тогда как научный Запад прекрасно улавливает суть разнообразия и множественности? И они нужны друг другу. Возможно, мы должны уйти от необдуманных обобщений. Пока же я предпочитаю думать, что наш путь лежит в диалоге с дзеном.