ГЛАВА 2   

ДИАЛОГ  

Одно из достижений нашей эпохи, которая, увы, имеет и массу негативных проявлений, то, что мы научились разговаривать друг с другом. Постепенно мы овладеваем искусством диалога. И религии мира, после столетий конкуренций и ссор, учатся стирать кровь с рук, прятать мечи в ножны, и заменяют раздоры поцелуем мира. Поистине, происходящее интересно и обнадеживающе. 

Я сам родом из такого фанатического и нетерпимого уголка земли. И я всегда чувствовал, что диалог с другими религиями –  до некоторой степени священная обязанность. И мне следовало способствовать ему. Вот почему я был столь рад посещать совместные собрания христиан и буддистов дзена, которые происходили в различных частях Японии. Обычно эти собрания были более или менее неофициальными (то есть, приходящие на них люди не были официально приглашены туда религиозными руководителями) и проходили в духе общего радушия и дружбы. Мы встречались на условиях равенства (при этом, конечно, не делалось никаких попыток к привлечению прозелитов), в убеждении, что ни одна из групп не обладает полной совокупностью истин. Совет Ватикана передал нам, христианам-католикам, последние новости: отныне мы –  искатели, миссионеры, паломники –  можем обменяться рукопожатиями с другими искателями, независимо от того, будут ли они буддистами, индусами, мусульманами… в нашем общем поиске истины. Разумеется, безусловна наша вера во Христа, который говорил о Боге так, как никто иной; но я не думаю, что мы сейчас в состоянии понимать всю полноту откровений Христа. Возможно мы –  все еще в начале. Кроме того, я уверен, что на протяжении многих эпох среди самых различных событий, Бог говорил с нашими отцами через пророков, и многие религии включают слова пророков, прекрасным эхом доносящиеся до нас от «Гиты», «Лотосовой Сутры», и «Дao Де Дзина». 

Понимаю, что звучит ужасно покровительственно, когда лишь основатель христианства объявляется Сыном Божьим, а буддистам и индусам достаются лишь пророки –  несколько крошек со стола Бога, но я обнаружил, что буддисты, по крайней мере, те, которых я встречал и знал, не обижались на это. Они хотели узнать, что мы думаем на самом деле, без маскировки и уловок, а мы хотели узнать то, что думают они. Ни один из христиан особенно не возмущался, слыша, что буддисты обладают природой Будды. Тем не менее, мы только теперь продвигаемся из глуши неприятия инакомыслия, и пока еще не обнаружили формулу, которая сделала бы счастливыми всех. Скорее всего, так никогда и не произойдет. 

Возможность диалога с Дзеном появилась в немалой степени и благодаря заслугам квакеров. Несомненно, существующее сходство между медитациями квакеров и дзена (при котором есть и серьезные различия) стало направляющим для интереса вселенского собора. 

Первая встреча была проведена в Оисо, около Токио, и участники говорили откровенно о собственном религиозном опыте, о поиске контактов, которые могли бы их объединить. Встреча проходила в духе толерантности, благотворительности, и показала, что внутренняя жизнь буддистов и христиан имеет много общего; они могут быть объединены в глубинной части бытия, на уровне психической жизни, которую Элиот назвал опорой для поворота мира. Участники встречи не отстаивали никаких теологических или философских утверждений, все проходило в добром согласии. 

Когда подошло время для следующего собрания, местом его проведения был выбран Киото. Мне казалось, что мы должны оставить субъективную область религиозного опыта и перейти к чему-то объективному. Возможно целая дискуссия могла бы сформироваться вокруг проблемы конечной реальности – при этом мы, христиане, могли бы объяснить, что именно мы подразумеваем под словом «Бог», отмечая, что верим не в запредельную антропоморфную сущность, а в высочайший источник бытия, давший нам возможность жить, двигаться... Буддисты, с другой стороны, могли бы объяснить, что они называют не-вещностью, бессодержательностью, пустотой и т. д. Таким образом, большая часть неправильного понимания могла бы исчезнуть подобно дыму; мы могли бы обнаружить, что у нас немало общего, в конце концов. И какой скачок произошел бы тогда в религиозном мышлении! Теперь я понимаю, что оказался наивным. Или это было следствием моего эллинистического образования. 

Как-то, размышляя на эти тему, я поговорил с другом-буддистом, который собирался тоже принять участие в собрании. Он слушал доброжелательно, и его ответ, типично буддистский и очень интересный для меня, выглядел примерно таким: «Вы, действительно, думаете, что можете рассуждать о не-вещности, бессодержательности или пустоте? Вы действительно думаете, что Вы можете поговорить о Боге? Конечно, не можете! Вы есть часть пустоты; вы есть часть не-вещности; вы есть часть Бога. Все – едино». 

И здесь ясно и точно я обнаружил нечто, проходящее красной нитью через весь дзен, независимо от того, излагал ли это в общедоступном виде Мастер или на эту тему философствовал ученый, а именно: нет двойственности, нет «Я и Ты» (увы –  Мартину Буберу!), нет «Бога и меня». Все –  едино. Этим так называемым монизмом пропитан весь буддизм Махаяны. Позвольте мне далее проиллюстрировать вышесказанное изложением беседы со знаменитым д-ром Судзуки. 

Однажды старый философ читал лекцию о дзене западным людям в Токио. Он говорил о тишине, пустоте, не-вещности и благодетельном отдыхе, вкупе с глубокой мудростью, которая исходит из сатори. Когда он закончил, один из слушателей поднялся и, не без некоторого раздражения, воскликнул: «Но, д-р Судзуки, а как насчет общества? Как насчет других людей? Как насчет «другого»?» 

После чего Судзуки помолчал немного с улыбкой и заметил: «А нет ничего «другого»!» 

Нет «другого», и нет самости. Вот ответ, который он дал, и это в основном соответствовало ответу моего друга-буддиста. Что они подразумевали под сказанным (это вовсе не так просто или страшно как выглядит), я хотел бы обсудить позже; сейчас же давайте возвратимся к диалогу. 

Мы, пятнадцать участников встречи, собрались в Киото, где провели замечательную неделю. Атмосфера была проникнута доброй волей и глубокой религиозной верой. Мы не только дискуссировали, но и сидели вместе в бессловесном диалоге, в молчаливом единении. Собрание было освещено беседой с выдающимся роши, который описывал с большим энтузиазмом свой опыт просветления, наполнивший его неописуемой восторженной радостью. Его ум, казалось, был напрочь разрушен, и в течение нескольких дней он не знал, где был или что делал. «Сатори не может никогда быть описанным или объясненным», –  заявил он. Роши несомненно был просвещен и в слове Иисуса, процитировав: «Прежде, чем Авраам был, Я был». 

Это, он сказал, было настоящим просветлением –  без объекта, без двойственности, просто «Я». 

Здесь мне хотелось бы сделать отступление и заметить, что я был поражен и тронут отношением, почтением, с которыми буддисты всегда говорили о Христе в моем присутствии. Нечто может скрываться от нашего взгляда, но все же я полагаю, что у них есть причина иногда не скрывать своего восхищения основателем христианства. В данном случае, слова роши дали мне пищу для размышлений. Я понял это так, что восприятие «Я» в его предсуществовании есть проявление истинного сатори. Здесь должно быть пояснено, что когда слова «Я был» возникают в глубине просветленного, это «Я» –  не эмпирическая личность; это не маленькая самость, составленная из  желаний, для которой нет места в дзене. Это «Я» –  сама земля, сердце вселенной, истинное бытие, которое прорастает в глубинах и охватывает все сущее. Это –  голос «большой самости», в котором тонет сознание «самости малой», поскольку оно –  всеобъемлюще. Мне четко представлялось, что когда Иисус сказал «Я был», это «Я» было не «Я»-человеком, но тем самым вечным Словом, которое было в начале и которым все было создано. Иисус, я уверен, был так наполнен Богом, что больше не имел человеческой личности –  Он был только вечным Сыном. Вот почему «Я», провозглашенное им, было таким же, о котором говорил Моисей, «Я есть тот, кто Я есть». 

Наши беседы проходили за чашечкой кофе или зеленого чая, но иногда они были более формальными –  с магнитофоном и представителями прессы. Возможно, читатель спросит, где эти разговоры нашли отражение и что мы вынесли из них. Пока тема предсуществования, полагаю, остается открытой. Пытаться решить подобные вопросы путем диалога – дело опасное и мудреное. На одном собрании профессор-буддист не без юмора отметил, что все мы чувствуем культурологическую и религиозную опасность. Ведь, в конце концов, если вы открываетесь для чужих взглядов, если вы признаете позицию другого, если вы обращаетесь с другим на условиях паритета, тогда один лишь Бог знает, что может случиться. Но риск в данном случае имеет смысл, и прогресс будет осуществляться. Так что, моя главная забота в настоящее время –  восприятие буддизма. Я не могу помогать другим, чувствуя, что западное христианство (подобно всему западному), нуждается в необходимости переливания крови. Так или иначе, мы стали истощенными –  стара ли теория об упадке Запада? –  и нам нужны новые перспективы. Подобно тому, как новая эра открылась для христианства, когда Томас познакомил с Аристотелем своих современников в тринадцатом веке, новая эра могла бы быть открыта с усвоением некоторых идей и положений буддизма. И время подошло для этого, особенно теперь, когда мы видим, что христианство становится открытой религией, религией в движении, религией, которая взяла кое-что даже из эллинизма и коммунизма и достигнет относительного завершения лишь, когда прозреет истину глазами всех культур. Это и в самом деле так: претендующему на универсальность христианству нужно понимание других религий. И здесь могу добавить, что многие буддисты, которых я встречал, также являются интересующимися, и счастливы что-то почерпнуть из христианства. 

Но теперь –  о переливании крови. Чему христиане могут научиться у дзена? Или в такой книге как эта, более уместным было бы задать следующий вопрос: чему меня научил дзен? Прежде всего, мне кажется, дзен может дать полезную методологию для молитв. Позвольте мне объяснить, что я  имею в виду. 

Практически каждая религия учит людей, как следует молиться. Некоторые из них довольно примитивны в теологии и организации; но если они включают в себя молитвы или медитации, они уже достойны уважения и признания. В буддизме и индуизме всегда были люди – гуру и роши, –  которые не только сами в совершенстве владели искусством медитации, но и могли провести своих учеников по извилистым тропам ума к высокой степени концентрации. Христианство тоже имеет подобные традиции (иначе разве могло бы оно сохраниться?). Впрочем, это касается и иудейства. Вспомним, как ученики просили Иисуса: «Научи нас молиться, как Иоанн учил своих учеников». Они ожидали, что Иисус будет Мастером молитвы, как Иоанн и другие раввины, которые путешествовали по стране. Отцы церкви тоже обучали, как следует молиться; а позже были люди подобные Игнатию Лойоле, странствующему в окрестностях Парижа и наставляющему паству основам медитации. Игнатий обладал методом, отраженным в его «Духовных практиках»,  который он старался донести до людей. Метод этот, приводящий к некоему подобию сатори, действен даже сегодня. Но вплоть до наших дней он понимается неправильно, связывается с рационализмом, с аргументацией, рассуждением и так называемой «дискурсивной (логичной) молитвой». А этого недостаточно современному человеку, тоскующему по мистике. Современные люди, подобно Гамлету, слишком погрязли в словах, словах, словах. Возможно, это следствие агрессии рекламы, льющейся из телевидения, радио –  всего, что Маклюхан называет расширением нервной системы человека на всю планету. И людям не хватает глубокой внутренней тишины. А она может быть обретена благодаря дзену, как могла бы быть обретена и с помощью метода Игнатия, если бы он был правильно понят. В дзене есть простые способы открыть людям, включая христиан, внутренний мир, способствовать погружению в себя и созерцанию. Японцы, столь многого добившиеся в экономике, –  весьма практические люди, и они усовершенствовали метод дзена, зародившийся в Китае: медитацию, владение дыханием, управление умом. 

Но ключевой принцип дзена –  не просто пребывание в позе лотоса. Ключ (или это так кажется мне) – в отрешенности, искусство которой хорошо разработано дзеном. Напомню, что все ответвления буддизма основаны на отрешенности, и что корни дзена –  здесь. 

«В чем заключается Благородная Истина о происхождении страданий? Наличие страстных желаний приводит к круговороту рождений, сопровождается завистью и жадностью, стремлением ко все новым благам, жаждой новых ощущений, желанием так или иначе увековечить себя, что и обусловливает все страдания. 

В чем заключается Благородная Истина о прекращении страданий? В искоренении страстных желаний, отречении и освобождение от них, в непривязанности». 

Этим Истинам соответствуют принципы дзена, включающие отрешенность и аскетизм, которые важны чрезвычайно. Нужно быть отъединенным от всего, даже от себя. Но отъединение в дзене вовсе не означает, что человеку следует обходиться разве что без спирта и табака (как это зачастую понимают христиане); понятие это значительно более глубоко, и включают отрешенность даже от самого процесса мышления, от образов и идей, от представлений, которые столь дороги западному человеку. И благодаря такому отрешению можно погрузиться в глубокую и прекрасную область психической жизни. Можно погрузиться в самую глубину своего бытия –  или, если вы склонны к физиологическим объяснениям, внутрь живота. 

В процессе этого происходит разъединение с теми подсознательными областями, в которых таятся инфантильные навязчивые идеи, бессознательные метания и тому подобное. Дзен с его отрешенностью, отъединением имеет нечто общее с психоанализом и даже может быть терапией для тех, кто способен и желает принимать такое лекарство. Но я написал об этом в своей небольшой книге «Точка спокойствия», и не хочу повторяться. Здесь же следует провести параллели между отрешенностью дзена и христианской созерцательностью Святого Иоанна Креста. Это сходство дает основание некоторым ученым полагать, что Св. Иоанн попал под влияние буддизма через неоплатонизм. Впрочем, на этот счет нельзя сказать ничего определенного. 

Однако, отъединение, отрешение –  это только одна сторона монеты. Отъединение от привязок нужно для того, чтобы нечто другое смогло воссиять в дальнейшем. Для буддиста это –  его природа Будды. Вопреки расхожему мнению, истины дзен основываются на непоколебимой вере –  вере в то, что каждая личность, пусть и скрыто, имеет природу Будды; вера в то, что, как наставляют Четыре Благородные Истины, есть все же выход из болота страдания и что человек может быть преобразован в момент просветления. Это следует особо отметить, поскольку  приходится частенько слышать: мол, в дзене нет никакой веры, никаких основоположений, никаких истоков в «словах и буквах». В некотором смысле это верно. Поскольку созданы условия, чтобы никакие концепции не могли присутствовать в уме во время медитации. И с другой стороны, чтобы никто не мог указать на любую сутру со словами: «Именно в этом –  сущность Дзена». Но, несмотря на вышесказанное, дзен пронизан духом буддизма, духом патриархов, духом сутр. И поговорив с людьми дзена, вы обнаружите это немедленно –  есть в них глубокая вера; достаточно хотя бы прислушаться к беседам в храмах.  

В христианском дзене эта вера может принять форму убеждения, в котором Бог присутствует в глубине моего существа или, другими словами, что я создан по образу Бога. Или же, по выражению Св. Павла: «Теперь не я живу, но Христос живет во мне». Самая глубокая и истинная сердцевина меня – это не сам я, но Бог. И в процессе внутренней работы христианского Дзена самость исчезает (здесь проявляется состояние муга или христианского растворения самости), и Бог живет и действует внутри меня; моя деятельность –  больше не моя собственная, но деятельность Бога, который есть все и во всем. В конечном счете, нет ничего кроме Бога. Св. Павел провозглашает, что нет ничего кроме Христа. «Нет евреев и греков, рабов и свободных людей, мужчин и женщин; для вас –  все едино во Христе». И в этом направлении развивается христианский дзен. Акцент, который я попытался сделать здесь, важен для меня: своеобразная вера необходима и для практики подобной дзену. Это –  истина для любого типа глубокой медитации, и, вероятно, поэтому человек, подобный Олдосу Хаксли, который всерьез интересуется медитацией, но не особенно верит во что-либо, вряд ли добьется успеха. Вы не сможете по-настоящему отрешиться, лишь надеясь, что методика подвигнет вас во внутренние пространства. Можно, конечно, начать медитацию и без значительной веры, и многие люди, которые приходили к нам в Токио, так и делали, но время приходит, когда вера необходима, и без этого никто не достигнет многого. 

Короче говоря, мне кажется, что христиане могут извлечь немалую пользу из методологии дзена, чтобы углубить свою веру. И здесь в Японии, с увеличением числа христиан среди и японцев и европейцев, это становится очевидным. К примеру, большая часть католических японских монахинь втайне практикует дзен, и я уверен, что у него есть будущее в пределах церкви. Несомненно, хорошо бы перенять эту методологию и начать снова учить людей как молиться. К сожалению, пока еще католические монахи и монахини обучают людей многим предметам –  от ботаники до бизнеса по-английски, но мало кто учит, как следует молиться. 

Есть, конечно, в методологии дзена еще несколько важных пунктов, кроме упомянутых здесь, но, думаю, лучше оставить беседу о роши и коанах для следующей главы. А пока добавлю только, что западный человек духовно истощен –  созерцательная жизнь крайне упадочна в развитых и богатых странах. Западная цивилизация стала ужасающе одноплановой и негармоничной –  до такой степени, что всерьез не видит разницы между компьютером и человеком. И на пике этого процесса, когда люди становятся вконец изголодавшимися по созерцательности и отрешению, они теряют рассудок и совершают сумасшедшие поступки. И это уже происходит. Кроме того, жутковато даже подумать, но такое происходит даже среди некоторых монахов и монахинь. Здесь есть люди, чьи жизни направлены к сатори, и все же им кажется, что все бессмысленно, если они не суетятся, производя шум под видом христианской благотворительности. 

И даже если молодые люди инстинктивно и с нетерпением вглядываются в индуизм и буддизм с целью научиться созерцательности, не окажется ли это втуне, поскольку современное христианство создает образ религии, направленной вовне, к церкви, а не мистически –  внутрь? Может, у нас слишком много суетного и слишком мало мистики? Слишком много теологической болтовни и недостаточно тишины в сознании? Слова, слова, слова! Возможно, поэтому нам и нужно переливание крови от Востока. О других важных вещах, которые следует перенять из дзена, мы поговорим ниже.