IV. ИЛИ КАТОЛИЦИЗМ, ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ  

Мы, кажется, доказали, что с церковной точки зрения предлагаемое воссоединение не представляет неодолимых препятствий. Да и вообще полагают, что, собственно, затруднение не в догматических вопросах, а в государственных видах, которые, говорят, никогдане позволят правительству согласиться на такое примирение. Разберем и эту сторону вопроса прямо и открыто. 

Без всякого сомнения, соединение Русской Церкви с Римскою,гак как мы его постигаем, повлечет за собою возвращение русскомудуховенству льгот и вольностей, которых оно теперь не имеет, и освобождение его из-под опеки правительства, под которою оно находитсяособенно со времен Петра I. То и другое необходимо потребует некоторых ограничений царского полномочия в духовных делах, сделавшегося в России одною из принадлежностей монаршей власти. Итак, очевидно, что, соединясь с Римом, правительство нечто потеряет. Но прежде надобно рассмотреть, во-первых, не во всяком ли случае ожидает его подобная потеря, и во-вторых, эта потеря не принесет ли в замену, в настоящем случае, такие выгоды, что вместо потери будет выигрыш? 

Во-первых, мысль об освобождении Русской Церкви из-под опеки мирской власти явно занимает умы в России и в некоторой степени находит даже сочувствие и в самом правительстве. По мнению некоторых лиц, это брожение умов должно иметь последствием восстановление патриаршего престола и независимость Русской Церкви. Если это сбудется, то правительство принуждено будет отказаться от некоторых церковных прав, которыми оно теперь пользуется, и в таком случае останется правительству решить одно: кому уступит оно духовную власть, незаконно себе присвоенную, римскому ли первосвященнику или московскому Патриарху? Да и тут не надо льститься тщетною надеждою, и предстоящий ему выбор гораздо важнее. Независимость русской Церкви может, конечно, породить жаркие споры и взорвать общественное мнение. Но подобная борьба никогда не кончится мирным образом, а произведет революцию, революция же вырвет из рук государя уже не клочок духовной власти, а совсем другое. Итак, вопрос об освобождении Церкви, начинающий занимать Россию, - вопрос великий - кончится одним из двух: или католицизмом, или революциею. Или католицизм, или революция, такова дилемма, грозно стоящая за каждым вопросом в России, хотя доселе государственные лица, по-видимому, не замечают этого. Мы видели, как этот вопрос возникает по случаю церковной независимости, сейчас увидим тому и другие доказательства. 

Теперь в России у некоторых вошло в моду порицать нововведения и преобразования Петра I и чаять возврата времен допетровских. Этого нового направления в общественном мнении я не осуждаю безусловно, напротив того, я нахожу что оно в известной мере справедливо. Преобразования Петра, часто поверхностные, наружные и всегда насильственные, не могли не оскорбить чувства народного, а порою и христианского. При всем том они факт исторический, имевший бесчисленные последствия в течение почти двух столетий, факт такой важный, что пренебрегать им было бы ребячеством. Петр, несомненно, ввел Россию в круг европейского общества, каковы бы ни были принятые им к тому меры. Россия могла оставаться в своем одиночестве тогда, когда европейские государи и народы смотрели на московского великого князя как на существо фантастическое, вроде персидского софи (Имеется в виду династия Сефевидов (1502-1736) , правившая в феодальном государстве Среднего Востока, включавшем в себя современные Азербайджан, часть Армении, Иран, Афганистан и другие территории (государство Сефевидов)), или ВеликогоМогола (Великие Моголы - название, данное европейскими путешественниками династии, правившей в Индии в 1526-1858 гг. Ее основатель Бабур утверждал, что он происходит от Чи згизхана, отсюда и название "Могол"), или попа Ивана. Но эти времена уже давно прошли, Россия вышла из своей опричности и воротиться к ней решительноне хочет. Как внутри, так и извне она принимает участие в идеяхи вопросах, занимающих всю Европу, и хотя она пристала к европейскому движению только отчасти, да все же пристала, и отвлечьее от оного никто уже не в силах. 

А что в Европе в настоящее время занимает первое место? Революция. Какое начало диаметрально противостоит революционному? Католическое. Напрасно стараются уверять нас, будто тут дело идет только о привилегированных кастах, противящихся законным требованиям общественного права, о борьбе свободы с властями. Чем больше углубляешься в предмет, тем более убеждаешься, что все это не что иное, как борьба католицизма с революциею. Когда в 1848 г. революционный вулкан ужасал мир своими извержениями и потрясал самые основания поколебленного общества, тогда партия, обрекшаяся на защиту общественного порядка и борьбу с революциею, не усомнилась написать на своем знамени многозначащие слова: вера, собственность, семья и выслала в Италию войска с повелением восстановить на престоле Христова Наместника, изгнанного революционерами. Она знала, что делала, знала, что в борьбе были только два начала: начало революционное, или антикатолическое, и начало католическое, или антиреволюционное. Несмотря на внешнюю сторону событий, в мире только две враждебные партии, два враждебных лагеря. С одной стороны, Католическая Церковь водружает знамя Креста, под сенью которого процветает истинный прогресс, истинная гражданственность, истинная свобода; с другой — развевается знамя революции, около которого толпятся сонмы врагов Церкви. 

А Россия что? Россия ратует против того и другого, против революции и против католицизма. В ее внутренних действиях, равно как и во внешних, — везде то же противоречие. Скажу прямо: Россия стоит грудью против революции — тут ее сила, ее честь, но в то же время, вступая в борьбу с католицизмом, она сама одною рукою разрушает то, что создает другою, в этом противоречии - ее бессилие. Чтобы быть последовательною с самой собою и действительно подавить революцию, единственное средство для нее — стать под католическое знамя и примириться с Римским престолом. Этот предмет так важен, что нельзя на нем несколько не приостановиться. Итак, взглянем на настоящее расположение умов в России. 

Со времен Петра русский народ, так сказать, делится надвое: одни вкусили от древа познания добра и зла, т. е. европейской гражданственности, другие остались при своих старинных обычаях, старинных воззрениях и нравах, одним словом, при том, что Петр I и Екатерина II называли варварством и что некоторые восторженные поклонники старины думают навязать нынешней России как самороднуюи плодотворную форму гражданственности. 

У нас, католиков, равно как и у революционеров, в обеих партиях есть и друзья и недруги. Начнем с приверженцев революции. Прежде всего заметим, что успехами революции у себя Россия обязана самому Петру, своему преобразователю. Еще до Екатерины II неверие успело заразить высшие слои русского общества, а при ней дух энциклопедистов, возмутивший весь общественный порядок во Франции и приготовивший торжество революции, был господствующим при петербургском дворе; и в настоящее время едва ли найдется в Европе другое государство, где бы насчитывалось столько вольтерианцев, как в России. При Александре I мысль о свободе, вскружившая столько молодых голов во Франции, Германии, Италии и Испании, не осталась чуждою и России, где оттоле завелись тайные общества, многочисленные и сильные. В царствование Николая успехи революционного духа были не менее быстры и грозны, хотя и не так явны. Немецкая философия, особенно идеи Гегеля, самые демагогические и, как ныне выражаются, радикальные, распространились по всей России, благодаря университетскому преподаванию и покровительству самого правительства. 

В начале царствования правительство заботилось о том, как бы исключить из учебных заведений элементы иноземные и заменить их народными. Недоставало профессоров. Как добыть их? Другого средства не было, как послать за границу отборнейших молодых людей для усовершенствования их в науках. Но куда послать? Два родагосударств казались опасными: те, в которых введено было конституционное правление, и те, в которых господствовала вера католическая. Итак, решено было послать будущих просветителей России в Берлин. В Берлине как раз они сделались жаркими приверженцами Гегелевых идей. Хотя правительству и было представляемо, что молодые профессора получали вредное направление, однако ж по причинам доселе неизвестным представления оставлены были без внимания. Вскоре главные университетские кафедры были заняты этими опасными восторженниками, и их учение быстро распространилось повсюду. Учителя в гимназиях, профессора, журналисты, писатели, получившие образование в университетах, стали в свою очередь проповедовать теории, слышанные на лекциях. Ни цензура, ни таможня, ни полиция (несмотря на ее недоверчивую, беспокойно-деятельнуюбдительность) не могли остановить прилива революционных идей, благодаря причудливой терминологии, доступной одним посвященным в тайны этого нового толка. 

Наконец 1848 год раскрыл глаза правительству, но средств помочь беде не нашлось. Оно удвоило преграды к распространению идей и наук, а заменить зловредное учение началами здравыми, спасительными было не в состоянии. В основание жалкой системы образования национального, принесшей одни недозрелые плоды, положено было православие, самодержавие и народность, и все это повело к торжеству германской философии, к Фейербахову безбожию, к отъявленному социализму и радикализму. Чтобы составить себе об этом некоторое понятие, стоит только пробежать сочинения, издаваемые г. Герценом на русском языке в Лондоне. Я не оскорблю ни полсловом этого даровитого писателя, занимающего особое место в нашей литературе. Скажу более. Я невольно ощущаю в себе какое-то горестное сочувствие к его пылкому разуму и необузданному сердцу. Ах, если бы ему дано былопознать христианскую истину, озариться светом Христовой благодати! Он принес бы тогда совсем иные плоды. Но, заплатив повинный долг уважения к дарованиям г. Герцена, я должен признаться, что не могучитать его без содрогания. Так, в первом номере его "Полярной звезды" помещены в переводе одобрительные письма, полученные им от предводителей европейской демагогии. Письма эти писали Прудон, Ледрю-Роллен, Мадзини, несмотря на то, в сравнении с сочинениями русских революционеров они кажутся ласковыми, кроткими, мирными. Эта противоположность показывает, как различно понимают революционное начало на Западе и у нас и как наши применили бы оное у себя на деле. Особенного внимания заслуживает переписка Белинского с Гоголем, она коротка, но поучительна и стоит целых томов. Таковы успехи революции в России, таковы плоды европейских идей. 

Взглянем теперь на ее приверженцев в старой московской партии. Всего соблазнительнее или, лучше сказать, всего обаятельнее действует на эту партию призрак троякого единства, духовного, политического и народного. Цель ее дать каждому из оных равный объеми таким образом слить все в одно и тем упрочить их торжество. Это начало применяется ко всей политике, как внутренней, таки внешней. Внутри России надо, в силу этого начала, уничтожить всеразличия религиозные, гражданские и народные, препятствующие идеальному единообразию империи. Так, всякое духовное общество, неподведомственное Синоду, должно исчезнуть, как иноверное, всеинородное должно быть поглощено народностью русскою, все льготы,все следы древних государственных учреждений, все права, дарованные издревле различным областям и даже целым царствам, присоединенным теперь к империи, — все это также должно исчезнуть и уступить место внутреннему безусловному единству религиозному, политическому и национальному, или, как говорят в России, православию, самодержавию и народности. 

Вне России политическая программа совершенно согласна с изложенными началами. Так, вне империи, т. е. вне сферы самодержавия, есть целые племена, связанные узами родства духовного и кровного с русскими подданными. Все восточные христиане, к какой бы народности они ни принадлежали, и все славяне, какого бы они ни были вероисповедания, должны слиться в одно огромное политическоецелое, т. е. войти в состав Русской империи, где тождество их с нею довершится уже само собою. Когда же таким образом троякое единство, религиозное, политическое и национальное, или православие, самодержавие и народность, получат один и тот же размер и опутают одни и те же лица, тогда Россия неминуемо сделается огромным славянским православным царством. План, конечно, величественный и простой, он не может не льстить побуждениям и страстям тех, для кого был придуман. 

Но кто не видит в этом огромном проекте революционного направления? И в самом деле: в глазах представителей помянутой партии самодержавие не что иное, как путь к победе, орудие, необходимое для битвы, диктатура, обязанная соединить в одно целое всеславянские племена и всех восточных христиан. Но когда пробьет для самодержавия роковой час, тогда, чтобы сбыть его с рук, выведут без всякого затруднения из этой же самой народности начала политические, как нельзя более республиканские, коммунистические, радикальные. Покамест эти начала стоят на втором месте, в тени, но онитем не менее важны во мнении людей, посвященных в тайны этой партии. То же должно сказать о православии. Под этим именем самыегорячие приверженцы православия смешивают религию с политикоюи народными страстями. Странные христиане, у которых понятия о Божестве Иисуса Христа еще так шатки и которых, сказать по правде, не столько занимает мысль о жизни будущего века или о путях, ведущих к вечному блаженству, сколько мечта о всемирном господстве их Церкви. В доказательство сказанного стоит только посмотреть, как скоро эти ревностные заступники православия ладят с последователями Гегелевой философии касательно вопроса об отношении Церкви к государству. 

Наконец, даже и началу народности дано неестественное направление, делающее из нее постоянное орудие революции. Действительно, если бы желание удовлетворить требованиям славянской народности было искренее, в таком случае не следовало ни приносить народность польскую в жертву русской, ни упускать из виду народность сербскую или чешскую. Каждой славянской народности надо было дать полную волю развиваться свободно, рядом с другими, и усваивать себе, под взаимным влиянием, лучшие плоды европейской гражданственности. Но нет, такое естественное, самородное и историческое развитие не нравится пламенным панславистам. Они хотят навязать своютеорию насильно, устроить общественный быт по собственным, отвлеченным формам, а чтобы сохранить какую-нибудь личину законности,они уверяют, будто эти формы совершенно в духе славянского характера. 

Из сказанного довольно видно, что кроется под пышными словами: православие, самодержавие, народность. Не иное что, как революционная идея XIX века в восточном покрое. Сравните московскихславянофилов с Молодою Италиею ("Молодая Италия" (1831-1848) - подпольная революционная организация, созданная Дж. Мадзини. Боролась против австрийского ига, за объединение Италии), вас поразит их сходство. Та и другая партия домогается единства религиозного, политического, национального, хотя и под различными видами, в сущности же подэтими поисками скрывается одна и та же идея, или просто, как говорят итальянцы, идея. Какая именно? Угадать не трудно: революционная. Только сомнительно, чтобы западные демагоги, не исключаяи итальянских, выдумали для несомненного действия на массу народную что-либо лучше панславизма, т. е. такого общества, в котором каждый член остается при своих любимых мыслях и заветных видах, в надежде осуществить их вполне в торжественный час победы. Есть в нем и республиканцы, согласные на самодержавие, как на диктатуру полезную на время, и готовые сбросить ее при первом случае. Есть и добродушные христиане, воображающие себе, что все это кончится свободою Церкви и торжеством Евангелия. Есть и дипломаты, пользующиеся всеми этими страстями и мечтами из личных выгод честолюбия, что, однако, не мешает революционной идее идти вперед своим путем. 

С другой стороны, католицизм имеет и друзей в той и другой партии. Европейская гражданственность, несомненно, есть произведение веры католической. Протестанты родились на свет, так сказать, вчера, и завтра их не станет. На все основное в европейской гражданственности католицизм имел благотворное влияние. Стало быть, все, что в партии, приверженной западным идеям, есть противного революции, должно быть склонно к католицизму. Равным образоми партия национальная склонна к оному - может быть и бессознательно - во всем том, что чуждо революционному направлению. Самое православие, выставляемое на первом плане и, по словам славянофилов, носящее в своих недрах целый мир идей и учреждений, доселе неведомый, на деле и исторически спивается с католическою верою в одно. По большей части приверженцы этой партии отвергают католицизм единственно из недоразумения. Они дорожат восточнымо брядом и славянским языком, они воображают, будто это несовместно с католическим законом, и таким образом, сами того не зная, приближаются к нему более и более и подчиняются его влиянию. 

Остановимся здесь на минуту и взглянем еще раз на главное событие новой русской истории, на преобразования Петра. Петр I хотел исторгнуть Россию из рук варварства и сделать ее причастной европейской образованности. Замысел Петров нашел в России как приверженцев, так и врагов, и борьба длится по сию пору. Одни смотрят на Петра как на творческого преобразователя, другие укоряют его за то, что, пренебрегши самобытными, плодотворными элементами народной жизни, он предпочел им тщеславное и бесплодное подражание чужому. По мнению первых, Петр - олицетворение гражданственности, по уверениям других, он самый страшный враг русской народности. Ни те, ни другие не правы вполне. Вместо того, чтобы забросить в русскую почву плодотворные семена, принесшие на Западе цветы и плоды гражданственности, вместо того, чтобы привить к России то,что составляет сущность и основу европейской образованности, и сообщить ей европейскую жизнь, Петр ограничился заимствованием одних готовых результатов иноземной гражданственности. У него не хватило терпения сеять, насаждать, поливать и просить Господа о приращении. Он пренебрег причинами и занимался одними последствиями. Так дитя, завидя красивый цветок, спешит сорвать его и сажает в песок, воображая, что там он пустит корни. 

Другими словами, дело Петрово было насильственное, не национальное, не христианское. То было не преобразование — т. е. медленное и терпеливое искоренение злоупотреблений, благотворное исправление недостатков, неизбежных во всяком творении человеческом, — а насильственный переворот. Отсюда становится понятным отчего, допуская в попытке Петра I то, что есть хорошего, многие отвергают все носящее на себе характер революционный, противохристианский.Понятно и то, что можно не принимать злоупотреблений, вкравшихся в государственный, духовный и общественный быт древней России вследствие ее отчуждения от остальной Европы, равно как и трехвекового ига монгольского, и в то же время оставаться неизменным ревнителем христианской мысли, так ярко озарявшей первобытную Русь, ревнителем исконных форм, запечатленных христианскою верою, родного языка, народного духа, народных нравов и обычаев, одним словом, всего того, что не противно истинному и благому. Скажу более. Приверженцы русской народности, искренно желающие возвратить русской Церкви ее прежний блеск, ее самостоятельность и влияние на все сословия общества, должны прежде всего побороть начала февронианские, протестантские, вольтерианские, гегелианскиеи тому подобные антикатолические начала, заимствованные нами, на беду, у западных соседей. И в то же время, чтобы быть последовательными, они должны принять участие в духовном движении, или возрождении, которым так осязательно и так глубоко проникнута Европа в настоящее время. Им нельзя остаться чуждыми проявлениям духа, не только не враждебного их собственному, но еще и сродного с ним. У истинных ревнителей христианской веры, как на Западе, так и на Востоке, враги одни и те же, выгоды одни и те же; и хотя онине принадлежат к одному и тому же воинству, однако же стоят под знаменами союзными и ратуют с одною и тою же целию. Кроме того, они могут придти к тем же результатам и иным путем. Им дорого былое, некоторые из них мечтают о восстановлении патриаршего престола, почти все принимают с любовию и благоговением учение и примеры, поданные первобытною Христовою Церковью, все со вниманием слушают глас св. Отцов Церкви и Соборов. Но этот возврат к былому, это благоговение пред стариною необходимо переносит к тем временам, когда Восток и Запад были в единении и составляли единую Церковь, хотя и употреблявшую два языка, греческий и латинский. Итак, с какой точки ни смотри, оказывается, что все русские, истинно преданные Господу нашему Иисусу Христу и Его Церкви, в сущности, должны искренно желать примиренияс западными христианами. Допустим на минуту, что примирение Восточной Церкви с Римскою действительно состоялось на помянутых условиях: немедленно революция побеждается, католическое началоторжествует, все благородные помыслы, все великодушные стремления, одним словом, все, что обе господствующие партии содержат в себе великого и праведного, осуществляется на самом деле. 

То же надо сказать и о внешней политике. Россия всегда будет первенствовать между славянскими племенами и между народами восточного обряда. Притом какое почетное место могла бы она занятьи между державами католическими? Разом она нашла бы сочувствиеи любовное расположение в бесчисленных католиках, рассеянных повсему лицу вселенной. В Риме недоверчивость уступила бы место полнейшему доверию. Если же взглянем на славянские племена отдельно, то немедленно убедимся, что только подобная сделка в состоянии положить конец их семейным, губительным раздорам. Внутри России - польский вопрос стал неисчерпаемым источником затрудненийи опасений, большая часть которых была бы отстранена церковным примирением. Скажу более. В недрах самой русской нации живет разъединение. Высшие сословия общества, имеющие более тесныесвязи с Западною Европою, переняли у нее, вообще говоря, болеехудого, нежели хорошего, они сделались чуждыми родным преданиям, чуждыми русской жизни и складу русского ума. Это отсутствие гармонического согласия в недрах одного и того же общества должнопоразить каждого, и русское правительство, без сомнения, видит грозу, скопляющуюся с этой стороны. 

Как же выйти из такого положения? Отторгнуться от Западной Европы, отвергнуть все сделанное Петром I, Екатериною II, Александром I? Назад к временам царя Алексея Михайловича, если не Грозного? Но это значило бы пытать невозможное. Нет, для России единственное средство спасения в таком духовенстве, которое имело бы влияние на все сословия, проповедовало бы всем одно и то же учение, давало бы простолюдину образование и умственное и нравственное и в то же время рассеивало в умах русских дворян тучи Вольтерова легкоумия или Гегелева лжемудрия. Но даровать русскому духовенству влияние, уважение, просвещение и сверхъестественное самоотвержение - без чего оно никогда не выполнит этой священной обязанности — возможно не иначе как даровав ему независимость, а независимость духовенства имеет необходимым условием воссоединение со средоточием церковного единства, одним словом, предлагаемое нами соглашение. 

А что если бы мы остановили взоры читателя на бесчисленныхтолках, которых русское духовенство, как известно, не в силах привести к повиновению? Они висят над ним огромною, ужасною тучею, это готовые основы дня тайных обществ. Пусть явится какой-нибудь человек, соединяющий в себе способности и страсти Пугачева и Мадзини, и мы увидим, какие страшные грозы таятся в недрах этих толков. Повторяем, из двух одно: или католицизм, или революция. Русская Церковь бессильна, царская власть может только отсрочить взрыв, с каждым днем соединение расколов с началом революционным становится более и более неминуемым. Медлить нечего, а иного средства отвратить грозу, кроме народного, русско-католического духовенства, сколько ни ищу, не вижу. 

Говорить ли о многочисленных племенах, различных и по языку и по вероисповеданию и заключающихся в пределах Русской империи? И они ведь призваны к гражданственности, и их надо привязать к общей отчизне не насилием, а иными средствами. Не хочу уменьшать заслуги усердных миссионеров, оглашавших эти народы проповедиюв последние времена, отдаю полный долг уважения их трудам, их доброй воле, самоотвержению, крепости духа, непоколебимому постоянству, но спрашиваю одно: не вправе ли мы ожидать более плодов оттаких подвигов и более успеха от таких усилий? 

Если же теперь перейдем за рубежи Русской империи, какое неизмеримое поприще открывается пред нашими взорами! Отчего бы русским миссионерам, с крестом в руке, не пуститься на мирное завоевание огромного азиатского материка? Католические миссионеры стараются проникнуть туда с юга, мне всегда казалось, что они нашли бы обильнейшую жатву, если бы могли открыть себе путь в средину Азии с севера. В Средней Азии - средоточие буддизма. Знамение Креста, будучи водружено там незыблемо, озарило бы благодатными лучами Христовой веры соседний Китай, Индию и все восточные края, и магометанство, уже угрожаемое на берегах Средиземного моря, было бы угрожаемо и с тыла. Дух наполняется восторгом при мысли о всемирных последствиях, которые неминуемо повлекло бы за собою обращение Азии. Конечно, военное искусство и промышленность могут одарить эти неизмеримые края дивными произведениями европейского гения: железные дороги, электрические телеграфы пожрут пространства, уничтожат расстояния, но привить Азии истинную гражданственность может только христианская вера. Не стану распространяться ни о выгодах, какие получила бы Россия от такого преобразования Азии, ни о том, как было бы России полезно скорейшее осуществление оного, замечу одно, самое важное, а именно, что мирное завоевание должно быть вверено миссионерам русским, предпочтительно пред иноземными. Русские же миссии, очевидно, останутся бесплодными, пока члены их не будут в общении с живым средоточием единства и благословлены на проповедь Наместником Господанашего Иисуса Христа. Итак, согласясь на освобождение русской Церкви и на восстановление общения с Римским престолом, русское правительство, правда, принуждено будет отказаться от некоторой доли своей власти, однако же это пожертвование не останется без вознаграждения. Учение ришерово и феврониево усвоено было в XVIII веке большею частию европейских держав. Им питалась политика Иосифа II (Иосиф II, 1741-1790 - государь Австрии (1780-1790), император "Священной Римской Империи" (1765-1790). Сторонник просвещенного абсолютизма. Провел ряд политико-экономических реформ, ограничил самостоятельность Католической Церкви в австрийских землях), Шуазеля (Этьен Франсуа Шуазель, 1719-1785 - французский государственный деятель, в 60-70 гг. XVIII в. практически руководил политикой Франции. Провел ряд экономических и административных реформ, в 1764 г. изгнал из страны Орден Иисуса (иезуитов)), Помбаля (Себастьян Жозе Помбал, 1699-1782 - португальский государственный деятель, сторонник просвещенного абсолютизма. Ограничил права Церкви) и Тануччи (Бернардо Тануччи, 1698-1783 - политический деятель Неаполитанского королевства. Вел борьбу с римским Папой, захватил часть папских впадений), но оно уже отжило своевремя, и государства наиболее просвещенные теперь знают по опыту, что, лишая Церковь свободы, они отнимают у нее силу, а у самих себя необходимую опору. Те же мысли просвечивают уже и в петербургском кабинете, и там начинают сознавать, насколько Петр I повредил России уничтожением церковной независимости, подумывают о возврате к былому и скоро, надеемся, придут к убеждению, что иначенельзя возвратить Церкви ее свободу, деятельность и жизнь, как возобновив союз, долженствующий связать ее со средоточием и, так сказать, с сердцем всего христианского мира. 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 

Заключаем. Великое дело примирения Русской Церкви с Римскоюне причинит никаких важных ущербов царской власти. С другой стороны, Русская Церковь, как мы видели, не только ничего не потеряет, но еще найдет в воссоединении единственную поруку своей независимости и своего достоинства. О благонамеренности же римского главы и говорить излишне. Союз зависит единственно от этих трех властей:без их взаимного согласия не выйдет ничего, при содействии же их все устроится без затруднения. За содействием дело не станет, как скоро будет признано, что оно выгодно для всех и каждого. 

Эта истина для меня очевидна, но я желал бы рассеять тучи предрассудков, страстей и невежества, омрачающие ее отовсюду, я желал бы пригласить на это великое дело всех людей благонамеренных, к какой бы партии они ни принадлежали. Час гласности пробил. Разберем же поодиночке все затруднения, все возражения, постараемся соединенными силами разъяснить их и тем самым разрешить, отстраним безвременные обвинения, дух распри и злопамятства, будем искать одного торжества истины. Истина доступна уму каждого, каждый обязан признавать ее и приветствовать, любить и приводить в дело. Пусть только эта мирная разработка идет своим путеми развивается самобытно, через несколько лет всякий будет дивиться тому, как мысль о необходимости примирения могла распространиться в умах с такою быстротою. Сегодня один я спрашиваю: примирится ли Русская Церковь с Римскою? Вскоре, надеюсь, станут спрашиватьто же самое все, и, когда вопрос сделается общеизвестным, за ответом дело не станет.