4 августа  

Канцелярия, газеты; «Guepes» за месяц август: отвратительные домыслы о скандале; я был возмущен статьей о г-же Лафарж, выдержанной в очень плохом вкусе и очень несправедливой по отношению к г-же де Леото; все, кто с малейшей непредвзятостью следили за процессом, могли убедиться, что эту молодую девушку можно бы было упрекнуть лишь в глупости; по какому же праву памфлетист оскверняет своими остротами жизнь, которая на суде предстала чистой средь бела дня («Осы» — название ежемесячно выходивших памфлетов, автором и издателем которых был популярныйв то время писатель Альфонс Карр (1808-1890). Мари Лафарж, рожд. Капель (1816-1852) — обвиняемая на знаменитом судебном процессе 1840 года. М. Капель происходила из обеспеченной парижской семьи и получила хорошее образование. В середине 1819 г. она вышла замуж за фабриканта железных изделий из департамент Коррез, который представился ей обладателем крупного состояния и владельцем замка в селении Гландье, хотя ни то, ни другое не соответствовало действительности. Приехав с ним в Гландье госпожа Лафарж, неприятно пораженная грубыми манерами мужа и бедностью его дома, в тот же день объявила о своем желании оставить его в письме, составленном в самых невоздержанных выражениях. Затем между супругами последовало примирение. В течение трех месяцев они жили вместе, хотя госпожа Лафарж не скрывала своего презрения к захолустному обществу, среди которого обреталась. Ее свекровь, жившая вместе с супругами, была исполнена ненависти к ней. В ноябре 1839 г. Лафарж уехал в Париж по делам. В декабре мать написала ему, что посылает ему пирожные собственного изготовлении; в своем письме она назначила день (18 декабря) и час, в который он должен был их съесть. Вскоре после этого ему была доставлена коробка, в которой вместо обещанных пирожных был торт. Отведав полученный им гостинец, Лафарж заболел. 5 января он вернулся в Гландье, слег и 14 января умер, причем все это время за ним ухаживала жена. Сразу же после этого родные Лафаржа заявили, что она отравила своего мужа, и она была арестована. Тем временем муж госпожи Леото, подруги госпожи Лафарж, в свою очередь обвинил ее в том, что она похитила принадлежавшие его жене бриллианты. Часть их затем была обнаружена в доме в Гландье. Госпожа Лафарж утверждала, что драгоценности были ей тайно переданы самой госпожой Леото с тем, чтобы купить молчание любовника последней, молодого испанца по имени Клаве. Исправительный суд приговорил госпожу Лафарж к двум годам заключения за кражу, после чего она предстала перед выездной сессией суда присяжных департамента Коррез (2 сентября) по обвинению в отравлении своего мужа. На всем протяжении процесса госпожа Лафарж настаивала на своей невинности. Защищавшие ее адвокаты сумели показать слабость представленных улик, но тем не менее она была приговорена к вечной каторге. Процесс госпожи Лафарж привлек внимание современников не только во Франции, но и за границей. Вопрос ее вины резко разделил общественное мнение. Проведя 12 лет в заключении, госпожа Лафарж была освобождена благодаря стараниям своих сторонников, но вскоре после этого умерла. Предстаю чистой средь бела дня...— имеется в виду госпожа Леото). Обед в посольстве, но без посла, который очень страдает от воспаления кожи. Вечер у г-жи де Кастельян (Графиня де Кастельян — одна из самых известных дам парижского большого света этой эпохи; была возлюбленной графа Моле), у г-жи Свеч и ной и в клубе. 

Умы, кажется, понемногу успокаиваются. Вот объяснение, которое можно приложить к почти сумасбродному поведению г-на Тьера. Похоже, что он мечтал о роли умиротворителя Востока и в этом качестве хотел диктовать условия. Когда он отказался участвовать в новых переговорах, которые недавно открылись в Лондоне, другие державы были вынуждены считаться с Францией в ее отсутствие в большей степени, чем, быть может, если бы она в них приняла участие, и, зная, что она решила изолироваться, они попытались отнять у нее любой предлог для серьезного недовольства; такое легко можно себе представить; в результате были выработаны условия, более благоприятные для паши, чем те, которые обсуждались до сих пор; разумеется, поскольку переговоры начались без участия Франции, текст трактата был ей сообщен лишь после того, как он был подписан, и по другому и быть не могло; г-н Тьер, удовлетворенный по существу, был тем не менее разгневан, увидев, что не он формулировал эти условия и что по справедливости он не мог бы требовать иных; более того, он не предполагал, что Англия посмеет подписать трактат в ее отсутствие; отсюда уязвленное самолюбие, обманутые надежды и громадный взрыв негодования; но так как в конечном счете интересы Франции выиграют гораздо больше, если вооруженное вмешательство Англии будет предотвращено, чем если ее интервенции будет противопоставлена военная сила, то Франция окажет давление на пашу с тем, чтобы он дал свое согласие, и таким образом она окажет ему ту нравственную поддержку, которую от нее требовали. Кроме того, следует отметить, что, независимо от намерения некоторых людей, сила вещей, власть фактов нанесли два сильных удара по англо-французскому союзу: я имею в виду изгнание карлистов с [Иберийского] полуострова, создавшее там новые обстоятельства, которые сделали эти два народа соперниками в делах Испании и отняли у них общего противника, ранее их объединявшего, а также различия в интересах обеих стран в делах Египта. Хотя г-н Тьер не может винить в этом кого-либо, сей новый фазис событий мог уязвить его вдвойне — и как француза, и как личность. Все, о чем мечтал г-н Тьер, в один момент ускользнуло от него; он был оскорблен в своем тщеславии, в своем самолюбии, в своем честолюбии и принялся сетовать, что его оскорбили; это было не очень логично, но прекрасно объясняет его поведение. Но в то же время это было весьма неосторожно с его стороны, потому что Мехмету-Али может прийти в голову фантазия сопротивляться, и тогда г-н Тьер оказался бы фатальным образом обязанным защитить его, что привело бы или к всеобщей войне, или к позорному отступлению. Вместо того чтобы стать арбитром войны и мира, г-н Тьер уступил эту роль наместнику Египта, в то же время лишив себя возможности каким бы то ни было образом влиять на него. 

Несколько дней тому назад я написал, что различия в общественном мнении сгладились в виду действительной или воображаемой опасности, угрожающей Франции. Я совершенно не сомневаюсь, что французы вполне готовы пожертвовать своими интересами во имя идеи, страсти, порыва. Часто это делает им честь, иногда это ставит их в смешное положение, и в сем случае можно повторить знаменитую поговорку, от великого до смешного только шаг («От великого до смешною только шаг» — слова Наполеона аббату Прадту, французскому послу в Варшаве, сказанные после изгнания Великой армии из России. Парафраза из трагедии Вольтера «Смерть Цезаря»); во французах есть что-то рыцарское и что-то от Дон-Кихота. Но следует сделать и другое наблюдение, а именно, что почти для всех французов, к какой бы партии они ни принадлежали, и, более того, для всех их партий, самым главным вопросом из дорогих им политических желаний всегда была граница на Рейне. Граница на Рейне для них значит бесконечно больше, чем любая политическая абстракция. История Наполеона подтверждает это мнение. Вследствие этого, вообще было бы не совсем правильно говорить, что они жертвуют своими политическими разногласиями ради общих интересов страны; существуют вопросы, относящиеся к общим интересам, вокруг которых они сплотились бы далеко не так охотно; но граница на Рейне стоит во главе программ всех партий, и по этому вопросу между ними царит согласие. Итак, каким бы образом ни устроились дела, если опасность европейской войны и столь желанная возможность вновь завоевать эту границу исчезнет, все эти страсти, которые не могли достаточно нахвалиться г-ном Тьером, обратятся против него, и вполне возможно, что он будет вынужден отступить перед такой реакцией. Впрочем, он способен все это предвидеть и, возможно, не захочет начать войны лишь для того, чтобы остаться министром. В любом случае о нем можно будет судить но его поведению. 

Вечерние газеты опубликовали официальное известие об умиротворении Сирии. 

5 августа 

Сильная жара, но, тем не менее, я много гулял; обед в посольстве без посла, который все еще болен; вечером — Франкони (Речь идет об Олимпийском цирке на бульваре Темпль, которым до 1835 г. владел Адольф Франкони (1801-1855), член знаменитой семьи цирковых артистов), Елисейские Поля и клуб. 

Письмо, написаннос герцогом Веллингтонским (Артур Уелзли, герцог Веллингтон (1769-1852) — английский генерал и политический деятель. В 1809-1814гг. командовал союзными армиями на Иберийском полуострове, в 1815 г. победил Наполеона в битве при Ватерлоо; в 1828-1830 гг. премьер-министр) , наводит на мысль, что лорд Пальмерстон действительно пренебрег некоторыми формальностями. Однако бесспорно, что проблема на самом деле состоит не в этом. Не волей людей, а силой вещей вопрос интересов победил союз принципов; события в Сирии разрушили союз с Англией. Вот факт во всей его серьезности; теперь остается узнать, будет ли Франция изолирована в Европе или же она найдет себе новых союзников. Бюллетень, помещенный сегодня в «La Presse», содержит идею союза между Францией. Австрией и Россией, указывая в то же время, что он возможен только при ином министре, чем г-н Тьер. 

Другой вопрос касается Сирии, и для того, чтобы хорошо его понять с точки зрения Европы, его следует назвать вопросом о сообщении с Индией. 

6 августа 

Приезд Марена, долгое время в канцелярии. Я поднялся в свой кабинет, чтобы прочитать депеши Людовика XIV и тексты переговоров об испанском наследстве (В 1700 г, Карл II, последний испанский король династии Габсбургов умер, не оставив наследника. Людовик XIV, который первым браком был женат на инфанте Марии-Терезе, сестре Карла II, потребовал передачи испанской короны своему внуку, Филиппу Анжуйскому. Леопольд I, император Священной Римской Империи, женатый на другой сестре покойного короля, также претендовал на испанский престол. В 1701 г. началась война за испанское наследство между Францией, поддержанной курфюрстами Баварии и Кельна, и коалицией Англии, Голландии и Империи, к которой присоединились Дания, Португалия, Савойя и Бранденбург. Война была неудачной для Франции и стоила ей больших денег и крови. Утрехтский (1713) и Раштатский (1714) мирные договоры сохранили трон Испании за Филиппом V Анжуйским, который, однако, вынужден был отказаться за себя и своих потомков от претензий на французскую корону) . Сильная жара. Обед в посольстве; часть вечера я провел с послом, затем был у г-жи Свечиной. Умы успокаиваются; все известия говорят о том, что пока военные приготовления проводились лишь на бумаге и что никто не думает о том, чтобы их начать на самом деле Однако эти подробности начинают оказывать влияние на биржевые спекуляции; среди тех, кто больше всего преуспел, называют Монтана, Флао и Морни (Монтан — французский финансист. Автуст-Шардь-Жозеф, граф де Флао де ла Билярдри (1785—1870) — побочный сын Талейрана. французский политический деятель, ветеран наполеоновских войн, в продолжении которых выслужился от лейтенанта до дивизионного генерала; любовник Гортензии Ботярне,(1783-1837). падчерицы Наполеона I. В 1842-1848 гг. гр. Флао был послом Франции в Лондоне, впоследствии занимал высокие посты во Второй империи).Сегодня вечером пришло известие, которое сильно увеличит переполох, имевший место в последние дни, — арестован Луи-Бонапарт, который высадился во Франции (Луи-Наполеон-Бонапарт (1800—1873) — племянник Наполеона I, младший сын Луи (Людовика) Бонапарта и Гортензии Богарне. В 1848-1852 гг. принц-президент Второй республики: а 1852-1870 гг. император французов (Наполеон III). В ночь на 6 августа 1840 г, Луи-Наполеон высадился с несколькими сторонниками близ Булони с целью поднять восстание прогнииюньской монархии, но на следующее утро был ранен и арестован).Завтра мы узнаем подробности. 

7 августа 

Концерт Берлиоза (Гектор Берлиоз (1803 — 1869) — французский композитор).Возможно, тут много науки, но в то же время что за гам, который неспособен проникнуть в душу! В этом было что-то изощренное и странное. 

8 августа 

Обед у Вери с Мареном (Вери — видимо, название ресторана), который завтра утром уезжает в Россию. Визит вместе с ним к г-же Свечиной и прогулка по Парижу. Клуб. 

9 августа 

Обедня; возвратился оттуда с г-жой Мейендорф; несколько визитов; клуб. Обед в посольстве, после этого вечер у Аппони (Антуан-Рудольф, граф Аппони (1782-1852) — австрийский дипломат, ставший послом в Париже в эпоху Карла X и пробывший на этом посту почти четверть века). 

Вечером я снова читал Сен-Симона (Луи де Рувруа, герцог Сен-Симон (1675-1755) — французский мемуарист. Был членом Регентского совета в период малолетства короля Людовика XV и оставил знаменитые «Воспоминания», содержащие сведения почти о всех главных событиях и личностях эпохи), а утром — тексты переговоров об испанском наследстве. 

Объяснение лорда Пальмерстона в парламенте о четырехстороннем трактате (Речь идет о Лондонском договоре между Англией, Австрией, Пруссией и Россией, подписанном 15 июля 1840 г., который был направлен на урегулирование положения в Сирин и Египте); похоже, что французы, в общем, успокоились; мне не очень ясно, почему. Остается узнать, были ли наши интересы достаточно гарантированы. Начались слухи об отставке правительства, они, вероятно, преждевременны, но путь наглости и насилия, по которому г-н Тьер направился после отступления, которое он был вынужден сделать в пользу более умеренной политики, способен вызвать недовольство умов, напрасно до этого встревоженных, и предоставить Луи-Филиппу, который только об этом и мечтает, средство удалить его от дел (А. Тьер вскоре действительно ушел в отставку и пребывал в оппозиции кабинетам июльской монархии до ее крушения). 

10 августа 

День прошел как обычно; обед в посольстве; вечером г-жа Свечина и клуб. Опасаются демонстраций народа, направленных против посольств, и вот уже вторую ночь как полицейские агенты дежурят у наших дверей. 

11 августа 

Визит к г-ну Ш. Нодье (Шарль Нодье (1780-1844) — французский писатель, один из отцов французской романтической школы; автор романа «Жан Сбогар» (1818)); обед в посольстве с д-ром Арендтом (Арендт — видимо, Николай Андреевич Арендт (1785—1859) — русский хирург, с 1829 г. лейб-медик Николая I); вечером я и некоторые другие были у г-жи Мейендорф. 

12 августа 

Торжественный обед, данный русским в посольстве (Возможно, речь идет об обеде, данном послом в честь двадцатипятилетней годовщины коронации императора Николая I, приходившейся на 22 августа /3 сентября 1840 г.). Г-н Дубовицкнй — весьма интересный человек; имея состояние в 2000 душ, он стал врачом по склонности и только что с редким хладнокровием присутствовал на необычной тенотомической операции (Дубовицкий — неустановленное лицо. Тенотомия — хирургическое иссечение сухожилий). Очень приятный вечер у г-жн де Розан, которая вернулась из Виши. 

14 августа 

Вчера я чувствовал себя не в своей тарелке и остался дома; вышел лишь сегодня вечером, чтобы пойти к г-же Аппони и увидеть ее невестку, которая недавно приехала; затем я был у г-жи Свечиной. 

17 августа 

Вечер у г-жи де Розан; вчера вечером я был на спектакле, сегодняшний вечер провел у г-жи де Розан и у г-жи Свечиной. Плохая погода; я долго сидел дома; посол, который все еще болен, никуда не выходит. 

Г-н Тьер ведет себя поистине странно; вот второй номер «Revue des Deux Mondes», где напечатана анонимная статья о лондонских переговорах, которая, как правительственные газеты ясно дают понять, написана им (Речь идет об анонимной статье «Лондонские переговоры», опубликованной в номере «Revue des Deux Mondes» от 1 августа 1840 г.). По-моему, это — первый случай, когда министр сделался в такой степени журналистом; впрочем, это совсем неудивительно: он обнаружил свой коварный характер. Его план достаточно ясен; он хвастается тем, что продлил лондонские переговоры и что стремился на них защитить status quo ; но его роль не послужила интересам Франции; она нуждалась в том, чтобы он играл роль, которая была бы или более значительной, или менее значительной, с тем чтобы она или наложила свой закон, меж тем изолируясь, или безропотно разрешила, чтобы ее отрешили от дел. У г-на Тьера было лишь два способа защитить Мехмета-Али — путем переговоров или путем войны, но он избрал третий: вместо того чтобы попытаться добиться более выгодных условий для паши, он обратил все свои усилия на то, чтобы добиться непосредственного соглашения; в этом он потерпел неудачу, и теперь ему будет весьма трудно достичь чего-либо посредством переговоров. Во всем этом видна вопиющая нечестность: искать содействия великих европейских держав, дабы дополнить отдельное вмешательство России коллективным вмешательством Европы; препятствовать всем планам конференции, пытаться их расстроить, и в ожидании этого тайно подготавливать непосредственное соглашение, вести переговоры под своим прямым и исключительным влиянием и, когда последует неудача, когда видишь себя побежденным в своих коварных интригах, искажать факты, дабы обмануть общественное мнение и поднять крик об оскорблении и нарушении приличий; такое поведение отвратительно и вдобавок неловко, ибо неизбежно, что вся эта ложь рано или поздно отразится на ее авторе. 

18 августа 

Утром прогулка и визиты. Вечером, маленькое собрание у г-жи Мейендорф; Беррье был в ударе; он нам рассказал, что приехал в Париж для того, чтобы разведать, чего хотят Тьер и Луи-Филипп. Лондонский трактат кажется ему чем-то чрезвычайно простым — очень ловким ходом со стороны России, очень умным со стороны Англии; это, говорит он, договор соперничающих предосторожностей, который отлагает великую борьбу между Англией и Россией, целиком оставляя ее на будущее. 

Он рассказал о нескольких своих разговорах с князем Меттернихом в 1835 году; предметом одного из них была женитьба Наполеона на эрцгерцогине (Эрцгерцогиня Мария-Луиза (1791-1847) — старшая дочь австрийского императора Франца I, с 1810 г. — жена Наполеона I). После заключения мира Наполеон никому об этом не сказал ни слова; на бале-маскараде у Марескальчи он отвел в сторону г-жу Меттерних и спросил у нее, что, по ее мнению, сказал бы император [Франц], если бы он попросил руки его дочери. Она была столь удивлена, что не смогла отклонить вопроса, как-то на него ответить или сказать общее место. «Итак, — продолжал император, — поскольку вы не можете мне дать ответ, я должен буду приложить усилия, чтобы мне ответили». На следующий день был послан курьер с письмом от французского императора. Князь Меттерних знал, что прибыл курьер, но не знал, с какой миссией. Император [Франц] ничего ему не сказал. Спустя несколько дней Меттерних получил письмо от своей жены, в котором она описала разговор на бале-маскараде. Император продолжал хранить молчание. Наконец, он вызвал Меттерниха и сообщил ему о предложении Наполеона. «Я не спрашиваю у вас вашего мнения, — сказал он, — я с этим примирился: я решил выдать за него мою дочь; но я одного не понимаю, а именно, почему он этого хочет. Вот что я хотел бы узнать от вас». — «Я затрудняюсь дать ответ на этот вопрос; для этого нужно время и нужно увидеть, что произойдет». — Затем князь Меттерних получил назначение в Париж, куда он прибыл около апреля 1810 года (Меттерних, носивший в это время графский титул, прибыл в Париж в конце марта 1810 г., в одно время с императрицей Марией-Луизой), но только в октябре того года, когда он имел разговор с Наполеоном об императоре Александре, сумел он понять его мысль. Меттерних сразу же составил донесение императору [Францу], которое, однако, он не нашел в Вене по своему возвращению туда; в нем он писал, что приближается война между Францией и Россией, что она не разразится ни в этом году, ни в следующем, что это — вопрос двух лет. Первая кампания может быть счастливой для армии Наполеона, но он будет побежден во второй кампании, и у Австрии будет три года, чтобы подготовиться к этой великой катастрофе. Беррье видел сей любопытный документ (Сватовство Наполеона I к эрцгерцогине Марии-Луизе происходило следую­щим образом: 15 декабря 1809 г. был подписан протокол развода Наполеона и императрицы Жозефины. Возможными кандидатками на брак с француским императором были эрцгерцогиня Мария-Луиза и вел. княжна Анна Павловна, младшая сестра Александра I. В конце декабря 1809 г. графиня Меттерних, жившая в эта время в Париже, дважды имела беседу с Наполеоном, и хотя речь о его брачных намерениях тогда непосредственно не заходила, в дипломатических кругах эти разговоры были восприняты как неофициальная демонстрации интереса Наполеона к австрийской партии. 2 январи 1810 г. графиня Меттерних была приглашена в замок Мальмезон, резиденцию бывшей императрицы Жозефины, где Жозефина и ее дети, вицекороль Италии Евгений (будущий герцог Лейхтенбергский) и королева Голландии Гортензия, сообщили ей о своем желании увидеть Марию Луизу супругой Наполеона. Выбор Наполеона на эрцгерцогиню окончательно пал 6 февраля 1810 г. после того, как переговоры с Александром I относительно возможного сватовства француского императора к вел. кн. Анне Павловне закончились безрезультатно. В этот день по поручению Наполеона вице-король Евгений посетил посла Австрии кН. Шварценберга с тем, чтобы подучить от него определенный ответ о реакции австрийского двора в случае сватовства Наполеона к Марии-Луизе. Несмотря на то, что кн. Шварценберг не располагал соответствующими полномочиями, он ответил в положительном смысле. На следующий лень герцог Кодорский, франзуский министр иностранных дел, и кН. Шварценберг подписали брачный договор Наполеона I и Марии-Луизы, текст которого был почти буквальной копией текста брачного договора Людовика XVI и Марии-Антуанетты (ее тетки). На бракосочетании, состоявшемся в Вене 11 марта 1810 г., Наполеона представлял маршал Бертье). 

Когда они разговаривали об Александре, Наполеон объяснил Меттерниху то, что он назвал политическим циклом, пример коего он видел в императоре Александре: это — пятилетний период превращений, который он различал во всех явлениях и во всех людях, призванных играть великую роль в мире. 

18 августа 

Сегодня вечером я был у г-жи Свечиной, у четы Аппони и у г-жи де Кастельян. Разговор с г-ном Моле о процессе над Луи-Бонапартом (Луи-Бонапарта судил Суд пэров с 28 сентября по 6 октября 1840 г.; его защи­щал П.-А. Беррье. Претендент был приговорен к пожизненному заключению и помещен в крепость Хам. Через три года он сумел оттуда бежать (переодевшись каменщиком) и вернулся в Англию, где оставался до 1848 г.). Он считает, что тот был орудием в чьих-то руках. Кто-то, снабдивший его деньгами, побудил, толкнул, призвал его к действию. Из писем, написанных его рукой или рукой его поверенного, которые г-н Моле видел до этого, явствует, что во время пребывания Луи-Наполеона в Лондоне был произведен учет расхода и прихода и что он располагал не более чем сорока тысячью франков на расходы. Однако он потратил от 8 до 9 тысяч фунтов стерлингов в Лондоне, и при нем, в его портфеле, нашли более 400000 франков! 

17 сентябри 

Сегодня в газетах был напечатан текст Лондонского трактата. Чтение его опечалило и удивило меня. Бесконечные предосторожности, предпринятые, чтобы гарантировать против нас Константинополь, и молчание, которым обходят фактории, которые англичане имеют право устраивать в Египте и Сирии, показались мне оскорбительны. Россия всегда говорила, что она может терпеть в Константинополе лишь присутствие турок. Но разве там будут одни только турки, когда, согласно договору, подписанному Англией, Австрией и Пруссией, Порта обязуется закрыть Босфор русским кораблям? какой нам будет прок от нашего флота в Черном море, если он не сможет оттуда выйти? Очевидно, что за трактатом скрывалась лишь одна мысль — желание ограничить могущество Мехмета-Али и заставить его отступить в пределы, откуда он не мог бы никому угрожать; но разве этот договор дает основание считать, что в будущем Восточный вопрос не претерпит изменений? Мне ясно, что англичане никогда не согласятся увидеть нас в Константинополе. Мы не можем туда продвинуться, кроме как в союзе с Францией. Скажут, что благодаря трактату мы добились расторжения англо-французского сою­за; но разве Англия и Франция, если бы они действовали сообща, были бы в состоянии потребовать от нас больше, чем то, что они получили по трактату? Я вижу во всем этом только один возможный расчет для нас. Нужно использовать англичан, чтобы разрушить силу Мехмета-Али, и затем порвать с ними, чтобы пойти на Константинополь в союзе с Францией. Россия не может тратить свое золото и кровь своих сынов, чтобы поддерживать в Константинополе султана, который там бы не остался, если бы это зависело от его собственных сил, и делать это единственно для того, чтобы тем временем европейские державы, объединившись в коалицию, нашли средство, чтобы помешать России когда-либо туда прийти. Кто знает? Греция в волнении, Австрия и Англия найдут удобным утвердиться в Константинополе вместо нас, и что же мы тогда выиграли? Посто­янные отсрочки не смогут надолго отложить решения этого вопроса, который изо дня в день остается все тем же. Франция вооружена. Не следует ли считать, что она разоружится, только если добьется решения вопроса таким способом, при котором она извлечет из него все возможные для себя выгоды? Для нас начинается политика интересов; следует ожидать ее последствий, коими будут союз России с Францией и война. Иначе возможна только политика принципов, то есть противостояние старых союзов и англо-французского союза, которое могло бы сохранить мир. Война не разразится из-за Египетского вопроса, который представляет собой лишь эпизод, но она разразится из-за его последствий. Враждебные принципы могут противостоять друг другу, не начиная войны, но интересы говорят слишком громко, они требуют удовлетворения, а это может привести к переустройству Европы, если не к войне. Возможно, что мы будем свидетелями конгресса, который попытается как-нибудь исправить положение, но он соберется лишь с тем, чтобы {объявить} провозгласить войну. 

26 октября 

М. неведом всеобщий закон, который требует от каждого человека труда и усилий, или, если он ему известен, то вся его жизнь направлена на то, чтобы от него освободиться. Все трудное, важное и серьезное его пугает и раздражает. Он отбрасывает значительные идеи и большие страсти: они утомляют его и мешают ему. Он никогда не жалеет времени на то, чтобы устроить свою жизнь согласно своим вкусам; ибо, если у него нет страстей, то у него есть вкусы: это создает меньше трудностей. Его занимает вкусная еда и музыка, веселость маленьких театров и легкие победы; многое для него значит покойное кресло и удобный экипаж. Словом, все, что приятно, удобно, не связано с усилиями и не имеет значения, ему наверняка понравится. Он неглуп, его ум открыт и восприимчив; но, как и свои удовольствия, он разменивает свои способности на мелкую монету. Поскольку он тщательно избегает всего того, что могло бы причинить ему беспокойство, он обыкновенно пребывает в хорошем настроении, и его отношения с другими легки и радушны. Однако постоянство, с которым он отталкивает от себя все, что серьезно и значительно, придает его уму, его привычкам, характеру его идей нечто мелкое, узкое и вульгарное — нечто, что рано или поздно утомляет тех, кто не может все время оставаться в однообразной и монотонной сфере его интересов. 

3 января 1841 года 

Сегодня мне {доверили} показали письмо, которое произвело на меня весьма сильное впечатление и заставило меня серьезно задуматься о себе. 

Малый вечер у г-жи М(ейендорф) с г-жой Нес[ельроде], г-жой де Р[озан] и др. Беррье с блеском говорил о своей продолжительной близости с Ламенне; Сальванди был очень остроумен, г-н де Ж. непереносим! (Нарцисс-Ахилл, граф де Садьванди (1795-1856) — французский политический деятель и писатель, министр народного просвещения в 1837-1839. 1845—1848 гг. Ж. — неустановленное лицо). Самодовольство в присутствии женщин как средство преуспеть для него недостаточно; он выказывает такое же самодовольство по отношению к предметам умственным. Как можно быть вульгарным человеком и иметь ум, и даже много ума! Эжен Сю весьма смешон со своей Вазой на шее, изощренной манерой одеваться и аффектацией, которую он придает всему — даже своему молчанию (Эжен Сю (1804—1857) — французский писатель, автор сенсационных романов о жизни парижских низов. В эту эпоху Сю, присвоивший себе баронский титул, был завсегдатаем салонов Сен-Жерменекого предместья. «Ваза» — шведский орден, невысокий знак гражданского отличия. Носился на шее на зеленой ленте). 

Сегодня вечером Беррье рассказал, как однажды он заметил Дюпену, с которым всегда был в лучших отношениях: «Ты — буржуа старого режима, но один из тех буржуа, которые боялись виселицы». 

Тьер однажды (в эпоху 22 февраля) сказал Ц. П. Курвуазье [?]: «Как смешна и нелепа партия легитимистов!» — «Сударь, в этой партии есть люди, которых я люблю и уважаю и которым вы не посмели бы сказать это в лицо». 

4 января 

Пустой и унылый день; обычное течение жизни; за обедом дамы, Штакельберг и др.; чудесная музыка у Дельмара — «Реквием» Моцарта и пиесы Гайдна. 

5января  

У меня по-прежнему душевное изнеможение; вечером зашел на минуту к г-же Св[ечиной], затем вместе с Голицыным был у г-жи де Розан. Какое-то тихое безволие и душевное томление, совершенно нет мыслей; Я предчувствую, что вскоре наступит прилив сил. 

Как трудно осуществить на деле отрешенность от вещей мира сего! Вам кажется, что вы готовы принести самые большие жертвы, но, когда вы думаете об одиночестве, в котором вы окажетесь порвав все узы, соединяющие вас с отечеством, с обществом, вас объемлет дрожь и вы начинаете сомневаться, что способны найти в своем сердце достаточно мужества для столь великой жертвы. Увы! насколько сама наша любовь к отчизне скупа и корыстна! Мы недостаточно ее любим, чтобы приносить ради нее жертвы, но мы слишком ее любим, чтобы поступаться ею! 

8 января 

Письма; весьма интересный разговор с Т[ургеневым]; я сказал ему, что он должен написать свои мемуары: он многое видел, многое знает, написал много любопытного; ему следует привести свои воспоминания и бумаги в порядок, и тогда из этого легко можно будет сделать что-то интересное. 

Мое нравственное настроение не улучшается; я чувствую необходимость более активной жизни и большего спокойствия духа.