Суббота. 25 октября  

Судя по тому, как я провел сегодняшний день, меня не удивило бы, если я утратил ту малую толику здравого смысла, которую я сумел приобрести. Впрочем, я не прав; нет сомнения, что когда вы живете в среде, которая целиком нелепа, в конце концов вы что-то от нее приемлете, но, когда вы сталкиваетесь с несколькими нелепостями, вы можете образумиться, ибо здравый смысл, наталкиваясь на свои границы, себя определяет. — Так, этим утром я присутствовал на логическом сеансе, посвященном событиям в Греции, который явил собой печальное зрелище (В Греции в эту эпоху правил второй сын Людвига I Баварского, Оттон I, который был провозглашен королем н 1832 г. и прибыл туда в 1833 г. вместе с тремя регентами — бывшим баварским министром финансов Ф. Арманепергом, профессором Мюнхенскою университета К. Мауером и полковником К. Гендеггом Новое правительство Греции проследовало враждебную России политику, вызнавшую недовольство последнем; и то же время авторитарный характер правления короли и насилье его немецких советников сделали Оттона I непопулярным среди сю подданных. В продолжение всего его царствования в стране происходили беспорядки, и в 1862 г. Оттон I был вынужден отречься от престола). Затем, как бы для того, чтобы оправиться, я обедал у Бингама (Бинтам — мюнхенский знакомый семьи Ф И. Тютчева (ЛН Т. 97. Кн. 1. С. 436). Судя по фамилии — англичанин, что, быть может, объясняет его страстную любовь к животным, столь удивившую автора дневника), который провел время после обеда на коленях перед камином, согревая фланель, куда он уложил пару двухнедельных щенков, взятых им на воспитание. На днях он спас жизнь молочному поросенку, доставленному на его кухню и предназначавшемуся для его стола; впрочем, на следующий день тот умер от несварения желудка. Вчера был черед трех куриц, которые были спасены от неминуемой кровавой смерти от удара [нрзб]; если бы на его кухню привели живого быка, то он наверное отвел бы его в свою комнату и поместил бы в свой зверинец. Это — человек, который из-за того, что он спасает жизнь курицам и поросятам, предназначенным для его стола, кончит тем, что в одно прекрасное утро наложит на себя руки. Одно столь же логично, как и другое. 

Нелепость — явление весьма распространенное в этом мире; говорят довольно часто и довольно вульгарно, что мир полон глупцов. Это мнение трудно оспаривать, но все-таки тех, кого действительно можно назвать глупцами, меньше, чем людей без логики, людей не думающих, которые живут, не понимая самих себя, — людей, у которых нет идей, или есть идеи невыработанные, или есть идеи нелепые. Нет ничего более необычного, чем ясный, здоровый ум, чем здравый смысл, чем логика в голове, чем способность смотреть на вещи с их точки зрения или, по крайней мере, не смотреть на них с точки зрения абсолютно нелепой. 

Этим утром я прочитал у Жуффруа изложение системы Спинозы (Венедикт Спиноза (1632-1677) — голландский философ; его воззрении были близки к пантеизму, на что, видимо, Гагарин намекает в конце этой записи) . Спиноза дает определение души как собрания идей и фактов: следовательно, мир населен толпою душ, которые суть не что иное, как собрание идей — идей разнородных, странных, разъединенных. Ну и во что же превращается такая душа после смерти, и можно ли верить в ее бессмертие? Трудно в нем сомневаться, когда изучаешь душу избранную, имеющую свою историю, свое развитие, свою цель, но невозможно верить в вечную жизнь какого-нибудь гротеска, в котором нет единства, нет цельности, который подобен облаку, приводимому в движение ветром; он не имеет истории, потому что у него нет веры и цели, в нем не больше прогресса и развития, чем в облаке, постоянно меняющем свою форму и размеры, но не подверженном жизни, развитию, росту или уменьшению. Это — то же самое, что те племена, которые бродят по пустыне и никогда не образуют устроенного общества, государства. Они существуют, и это не мало, но существуют как нечто бесформенное, как нечто не имеющее конца и начала и живущее каждым днем, как нечто бездеятельное и бесцельное: здесь есть смысл букв, но это не книга. 

Если бы только эти нелепые люди могли подозревать, что они представляют собой сильный аргумент в пользу пантеизма!!! 

О пантеизм, пантеизм, ты подобен Антею, борющемуся с Геркулесом; когда философия хочет с тобой сразиться, она тебя берет тело за тело, она поднимает тебя своими мощными руками, и ты задыхаешься, ты побежден — но как только ты прикасаешься земли, этой матери всего, ты снова всемогущ и непобедим! 

19/31 октября 

Человек должен повременно останавливаться на пути жизни, дабы объять взором пройденные им страны и лежащие еще перед ним. Остановлюсь и рассмотрю стезю, по которой я ходить должен. 

В веке, в котором я родился, по несчастью нет для большей части людей богослужения, и обязанность нравственная не падает на сердце человеческое с властию Божеского слова. Напрасно стал бы я в религии искать своих обязанностей: мы разроднились с ней, и ее голос стал нам чужд. Но нравственный закон, твердость правил, непоколебимость поведения суть первые нужды человека. Неужели будет он, раб минутной прихоти, чужд обшей мысли, слеп на поприще жизни, в беспрестанной покорности, от беспрестанной вольности каким-то странным собранием мыслей, страстей, прихотей, желаний и никогда не будет человеком? Нет надежды нам найти закона нравственного в Религии; попытаемся найти его в философии. Покорим желания и прихоти наши воле нашей, а волю — разуму. 

Да первым усилием нашим будет управление самим собою и просвещение своего разума. Изучение цели, покорение средств цели частной, и покорение самой цели частной цели общей — вот чем должна быть жизнь наша. 

Ниже этой первой и главной обязанности мы находим обязанность развивать все наши способности, и первая из них — способность познания. 

Эллинген. 1 ноября 

Мы приехали сюда сегодня утром. Завтра — маршальский праздник; замке собралось много людей. Для меня день прошел спокойно. Я видел S. W. и г-жу де К. Однако сегодня я чувствую себя так же, как в конце прошлой зимы, очень глупым, унылым, взволнованным, неспокойным, измученным. Какая сила, какая красота, какое несчастье, какое мужество! но нет, они — ее враги; я уверен, что этот негодяй ранил и притупил в этой женщине, которую считают неспособной чувствовать, всякое чувство. Но если бы она могла выказать сильный и мощный характер!.. 

Ах! будем же вести себя благородно ради нее, если мы не можем этого делать ради нас самих или ради чести как таковой. Поднимемся же выше слабой людской пошлости, поможем же ей вдохнуть чистый воздух даже в атмосфере низости и разложения, которая ее окружает, и тогда я буду вполне счастлив. Очевидно, что все то, что ее окружает, ужасает и ее саму; но даже вовне этого окружения разве могла бы она найти что-нибудь, что не достойно презрения? Одно лишь возвышенное способно дать наслаждение ее величественной и прекрасной душе, и она вправе презирать все то, что видит вокруг себя. Два существа заслужили ее благосклонность; два существа, которые, согласно мнению многих, находятся на низших ступенях лествицы человечества; две несовершенные личности, пылающие восхищением к этой личности законченной и совершенной и ей преданные. W., простодушная, уродливая и глухая, дала ей клятву безграничной дружбы; W., отвратительный своей внешностью, умом и мыслями, этот шут в обществе, настоящий Трибуле или Квазимодо (Трибуле (ум. 1536) — придворный шут французских королей Людовика XII и Франциска I; в стихот ворной драме В. Гюго «Король смеется» (1832) горбун-шут Трибуле, горячо любящий свою дочь, невольно становится виновником ее смерти. Квазимодо — персонаж романа В. Гюго «Собор Парижской Богоматери» (1831), горбун, жертвенно служащий красавице-цыганке Эсмеральде), питает к ней безнадежную и бескорыстную любовь. Эти два существа — быть может, единственные, сумевшие в своей простоте ее понять: они испытывают к ней чувство истинной дружбы, настоящую любовь, но они недостойны ни ее дружбы, ни ее любви. Какая ярость меня объемлет, когда я слышу всех тех, кто на нее смотрит, кто с ней разговаривает, кто о ней думает, кто о ней говорит; среди них нет ни одного, кто понимал бы ее! Одни имеют дерзость говорить, что она — красивая женщина. Но что есть красота без красоты внутренней, коей она есть признак и символ! Другие, более проницательные, идут дальше и говорят, что она — добрый человек и что она очень естественна. Они не понимают, что это — существо, стоящее выше их всех, что это — величественная душа, ничего вокруг себя не находящая себе соразмерного, кроме своего несчастья. Но я закрываю книгу своих мыслей; завтра я попытаюсь развить в разговоре с ней некоторые из них. Мне не хватает размышления, рефлексии,ибо в ее присутствии все мои идеи разбегаются,и моя душа как бы наполняется жгучим и пьянящим зельем, вкус которого, впрочем, смутен и неясен. Никому никаких признаний! Даже сама S. W. была бы не в состоянии их понять; она думала, что их понимает, но это невозможно; доказательством этому служит то, что она мне сказала о Бренмере [?]. 

2/14 ноября 

Теперь гонись за жизнью дивной 

И каждый миг в ней воскрешай. 

На каждый звук ее призывной —  

Отзывной пе снью отвечай! 

(Цитата из стихотворения Д. В. Веневитинова «XXXV» (1827)) 

Да, Веневитинов (Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805-1827) — поэт-шеллингианец, представитель метафизической традиции в русском романтизме), ты прав, и эти твои стихи будут мне служить звездой, по коей буду направлять свой челнок. Я утомлен жизнию, которую веду; мне нужна деятельность, нужна жизнь; мне слишком двадцать лет, а я все еще нахожусь вне жизни, смотря на нее, как с берега на море. Долго ль будет это состояние продолжаться, не пора ли мне бороться с ветрами и грозами? Любовь, поэзия, властолюбие, свобода, слава, вы все страсти благородные, когда вы будете бушевать в моем сердце? Когда перестану я быть ничем? 

Мне душно, узко, тесно, я в пустыне дышу; любовь, наука, поэзия, музы мои, вас призываю, поселитесь в моем сердце, возвысите его; да будет оно достойною вас храминою! 

В бездну или на крутизны гор, в долине я остаться не могу! 

Да будет жизнь моя деятельною! Наука, тебе я ее посвящаю; тебе, и свободе,отечеству, человечеству.  

К[нязь] Вяземский, пробывший неделю здесь, возбудил во мне любовь жизни литературной (Князь Петр Андреевич Вяземский (1792-1878) — поэт, журналист и литера­турный критик. Вяземский прибыл в Мюнхен 23 октября-4 ноября и выехал оттуда 1-13 ноября 1834 г. О его пребывании там см.: Вяземский. Записные книжки. С. 223-224.. Впоследствии Вяземский встречался с Гагариным в Петербурге и состоял с ним в переписке): — ах, чтобы-нибудь; только не пустоты, неплоскости, но — 

3/15 ноября 

Напишу свою исповедь; никто ее не прочтет; она останется тайною, и когда-нибудь, в одиночестве, уединении, прочту я строки, побледневшими чернилами начертанные во времена беспокойства и смущения. 

Я был самолюбив, думал много о себе, я смотрел вокруг себя, и в моих сверстниках {современниках} и ровесниках я в своем воображении отделял себе место отдельнее и повыше других. Теперь, напротив, гордость моя униженная, разбитая — источник мне ежечасных страданий. Я рассматриваю сам себя; мне кажется, я сердцем холоден, сух душою, воображением слеп и нем. Отчаиваюсь дойти когда-нибудь до степени высокой на нравственной лествице. 

О поэзия! на что не хочешь ты принять меня твоим жрецом! Я с благодарностию бы принял и сердца муки, душевные страдания, преследования рока, и с миром внешним вечную борьбу, лишь был бы я поэт и выстраданный стих мог выражать сердечные мои мучения. 

Этой страницы да никто не увидит. Шагаю с беспокойством по комнате своей, жду часа рокового; я на пороге минуты важной в моей жизни. Через несколько часов куплю слабостию — опытность. Не знаю, что делать, на скользком пороге буду ли я долее стоять или переступлю, — грудь стесняется, кровь кипит, ноги холодеют; и боязнь, и надежда, и любопытство, и желание, и отвращение. 

О таинство, природа, минута роковая... иду ?? 

16 [ноября] 

После двух недель сомнений и колебаний — министерство Бассано (Юг-Бернар Маре, герцог Бассано (1763-1839) — французский политический деятель; в 1811-1813 гг. министр иностранных дел. Во время правительственного кризиса ноября 1834 г. король Луи-Филипп назначил герцога Бассано министром-президентом и поручил ему сформировать кабинет, который, однако, просуществовал лишь три дня). — Сегодня я не могу думать ни о чем другом. Сколько слов, сколько доводов, сколько восклицаний! Всеобщее ошеломление, крик удивления и возмущения, но никто не может объяснить сей переворот. 

Я не знаю и {двух} четырех людей, которые бы правильно понимали серьезность произошедшего.  

Какую огромную роль играет смешное в мире! Это — марионетки, движимые весьма иронической рукой.  

19 ноября 

Два острых слова о баварском короле (Максимилиан I (1756-1825) — с 1795 г. курфюрст (правил как Максимилиан IV), с 1806 г. король Баварии; отец Людвига I, правившего в 1825-1848 гг.). Наполеон говорил, что у него в голове бревно. Монжелас (Максимилиан-Иосиф, граф де Монжелас (1759-1838) — баварский политиче­ский деятель, по происхождению француз; в 1806-1817 гг. премьер-министр Баварии): «Правда, что у него большие идеи, но эти идеи больше него самого». Он останется в памяти потомства. 

Отказываюсь от Року и Случая, буду призывать других божеств; они достойны владеть моей судьбою. 

Я завтра же напишу батюшке и все ему расскажу; я не страшусь взять на себя не играть более. Я проиграл лишь сорок франков; беда не велика, но я измерил в полноте пустоту занятия и горькие плоды его. Прибыли никакой, кроме денежной, весьма неверной, случайной и никогда — приятной. 

Ах, игра! ты можешь быть страстью, но напрасно выхваляют тебя уродливые современные наши писатели (Среди произведении современных Гагарину русских писателей, в которых тема карточной игры является одной из главных, следует упомянуть роман Д. Н. Бегичева «Семейство Холмских» (1832) и, конечно, повесть Пушкина «Пиковая дама» (1834)). Ты не наполняешь сердца; ты иссушаешь ум и душу, и твои ощущения громки и звонки, но пусты. Я скучал в проигрыше как в выигрыше и зевал над столом игроков; я глубоко презираю их жизнь пустую и ложную и отворачиваюсь от них с чувством отдыха. 

Благодарю Небо, что я таким образом развязался от мерзкой привычки, что ни копейки их золота не осталось в руках моих; я чист их прикосновения. 

Вдохновение святое, наполни душу мою и сердце мое! Никто кроме тебя не может наполнить оное; божественные сестры, Любовь, 

Поэзия и Художество, Философия, Любовь -  

(Из письма матушке) 

18/30 декабря 1830 года (так!) 

Смерть изображают в виде скелета. Ах, очень часто жизнь есть не что иное, как скелет более или менее удачно замаскированный, и когда вы щелкаете этими сухими и остроконечными костями в своей руке, которые называют пальцами, сердце сжимается, его объемлет холод и оно корчится, как фитиль в угасающей лампе! — И все же, как богат мир и как он прекрасен! 

В нем есть красивые привязанности: нежность, набожность, преданность, дружба самого различного рода; есть благородные чувства и благородные привязанности, красивые и великие мысли, поэзия и любовь; есть слава, достойная зависти, и возвышенное честолюбие; есть умы, которые видят и которые наслаждаются тем, что видят, сердца, которые способны чувствовать и которые исполнены чувства; и эти умы могут понимать друг друга и говорить друге другом, эти сердца могут обнимать друг друга и теряться друг в друге; а над всем этим — красивое солнце, излучающее красивый свет, красивые деревья, красивые воды, красивые горы. Но человек сетует, он несчастен; а я, богатый дарами Провидения, как смею я испускать нечестивые, святотатственные роптания против него; оно меня наградило всеми этими богатствами, но не отказало ли оно мне и способности им радоваться? 

Да, счастье для меня состоит в том, чтобы радоваться всем тем богатствам, присутствие которых я сознаю; я ненавижу все то, что вижу вокруг себя и в себе самом. 

Одна лишь мысль утешает меня: быть может, Провидение, когда оно кидает человека на землю посреди этих великих богатств, желает, чтобы он сам научился им радоваться; оно их собрало вокруг него и сделало их доступными, чтобы он мог ими пользоваться. Быть может, в этом — ученичество жизни, в этом ее наука. Время, когда можно было, не понимая ее, наслаждаться ею единственно благодаря действию внешних предметов, для меня, кажется, миновало, как миновало и то время, когда я запоминал то, что мне преподавали, даже не занимаясь. Ах! если это действительно так, я с радостью приму ношу на свои плечи; с этой минуты она будет легка. Не победа, а борьба и бой делают радость благородных сердец. Итак, пойду вперед — с сердцем, исполненным высоких чувств, и с надеждой на челе, дабы выполнить задачу, данную мне Богом. Он открыл передо мной это громадное море, это гигантское поприще, этот длинный извилистый путь, который мы называем жизнью. Нельзя оставаться лицом лицу с ней, надо уметь войти в нее, надо охватить ее целиком, каждый день бороться с ней и в поте лица пожинать се плоды. Благородные мысли и благородные чувства, я призываю вас! Я вас возьму, и вы будете моими! 

5 июля /1835года/ 

« О демократии в Америке», сочинение Алексиса де Токвиля. 2 тома (Алексис, граф де Токвиль (1805-1859) — французский историк и политический деятель. В 1831 г. посетил Америку и после своего возвращении оттуда написал сочинение «О демократии в Америке», которое представляет собой классическое исследование конституционного устройства Соединенных Штатов. В нем Токииль писал, что в странах Запада распространястсн все большее равенство, что этот процесс необратим и что западные общества могут избежать тирании — самой большой опасности им угрожающей — только если они воспримут формы демократического правления. Первая часть сочинения, о которой и идет речь в этой записи, был опубликована и 1835 г., вторая вышла в 1840. В архиве Славянской Библиотеки хранится рукопись неопубликованной статьи Гагарина «Рассуждения о сочинении Демократии в Америке», в которой он развивает основные положении этой записи).  

Это — одно из самых замечательных и поучительных сочинений, появившихся до сих пор о сей стране, которую столь часто искажают невежество и дух партий. Человек здравомыслящий и наблюдательный, обладающий умом точным, ясным и положительным, г-н де Токвиль был полностью способен показать нам устройство и действия этого правительства, хотя его можно упрекнуть в том, что он недостаточно говорит о причинах и принципах. Но, если его уму не хватает начала философского, читатель, мне кажется, от этого только выигрывает, ибо он может быть уверен, что автор не пожертвовал правдой фактов ради духа своей системы. 

«Провидение дало каждому индивидууму, кем бы он ни был, степень разума необходимую для того, чтобы он мог самостоятельно действовать в отношении предметов, представляющих для него исключительный интерес. Таков великий принцип, на котором зиждется гражданское и политическое общество в Соединенных Штатах; отец семейства прилагает его к своим детям; хозяин — к работникам; муниципалитет — к жителям; провинция — к муниципалитетам; штат — к провинциям; Союз — к штатам. Распространенный на совокупность всей нации, он становится догмой народного суверенитета» (т. II, с. 421). 

Этот отрывок выражает общую идею принципа американского государстве иного управления. Мы видим, что в Америке отнюдь не была сделана попытка установить абстрактное правление Права, Справедливости и Разума. Там есть видимый и реальный властелин: это — Большинство. Оно стоит над законами и конституцией, поскольку они исходят и истекают из него; оно является источником всей власти в обществе, и меньшинство напрасно стало бы взывать к какому-нибудь юристическому принципу против абсолютной воли большинства. Американская демократия есть своевластие личности, называемой большинством. Именно эта личность составляет конституцию и законы, именно она приводит их в действие, бдит над их исполнением и своевольно их изменяет.  

Правительства следует разделить на два больших разряда: правительства религиозные или личные, и правительства философские или безличные. В первом случае правит личность единичная или коллективная, будь то монарх, большинство индивидуумов или некое Меньшинство. Это — тип истинного самодержавия, демократии, аристократии. В других системах правления была сделана попытка реализовать идею, которая вообще трудно осуществима. Вместо того чтобы наделить властью, то есть источником могущества, одного человека, большинство или какое-то политическое тело, там была сделана попытка устроить правление идеального и абстрактного властелина — Разума Человечества, Всеобщей Справедливости, Обычного Права. 

«Le livre du peuple». — Ламенне — 1838 год  

(Эта запись относится к январю или первой половине февраля 1838 г., когда Гагарин находился в Англии. Фелисите-Робер де Ламенне (1782-1854) — фран­цузский аббат и духовный писатель. В молодости был ультрамонтаном (сто­ронником власти папы и идеи о его непогрешимости) и испытал влияние виконта Бональда. В этот период своей деятельности Ламенне надеялся, что светские государи станут просвещенными исполнителями воли папы, поощряющими в своих подданных религиозное рвение, и смотрел на себя и своих сторонников как на иезуитов Нового Времени, которые защищают Церковь от двойной опасности революционного террора и философского безбожия подобно юму, кик первые члены Общества Иисусова защищали Церковь в XVI с. от наступления протестантства. После падения Наполеона «образованном чисти французского общества началось оживление интереса к интеллектуальным традициям Католической Церкви, чему способствовали сочинения Ж. де Местра, Шатобриана и других духовных писателей. Подъем религиозной мысли во Франции явился реакцией против рационализма н антиклерикализма эпохи Просвещения и Французской революции. Ламенне стал одним из самых видных представителей этого католического возрождения. Ему даже была предложена шапка кардинала, которую он отказался принять. Тем временем неблагоприятное впечатление, произведенное на него ретроградной политикой Бурбонов и друигх владетельных домов Европы, отвратило его от лозунга «Папа и король» и побудило принять лозунг «Папа и народ». По-прежнему вдохновляемый идеей обновления Церкви, которая, по его мысли, должна опираться на лучшие элементы европейской культуры и цивилизации, он отходит от ультрамонтанства, продолжая, однако, придавать исключительное значение церковной традиции и институту папской власти. Вместо того чтобы опираться на государство, Церковь должна отделиться от него и искать поддержки у простых людей. По мысли Ламенне, между папой и каждым католиком должна существовать прямая связь, которая станет основой союза между Церковью и демократией и создаст общность целей между духовной властью Церкви и политическими и экономическими интересами беднейших сословий. В 1830 г. Ламенне, вместе с Ж.-Б. Лакордером и Ш. Монталамбером начинает издавать газету «L’ Avenir», где исповедует эти взгляды. Однако его доктрины не встретили понимания у папы Григория XVI, который в энциклике «Mirarivos» (1832) сурово осудил их, впрочем не называя писателя по имени. Кружок Ламенне распался; сам он формально покорился, но продолжал исповедовать свои идеи и насыщать их все более радикальным содержанием. В 1834 г. он издал книгу «Речи верующего», в которой пророчествовал, что Божией волей угнетатели народа будут в скором времени низвергнуты и на земле установится царство справедливости. мира и любви. Эта книга была прямо осуждена Григорием XVI в энциклике «Singularinos», и хотя сочинитель не был отлучен от Церкви, он добровольно отказался от отправления обязанностей священнослужителя. Ламенне теперь примыкал к крайней республиканской оппозиции и неоднократно подвергался преследованиям со стороны властей. В 1848 ш. он был избран в Учредительное Собрание, но отошел от общественной деятельности после государственного переворота 1851 года, установившего диктатуру Луи-Бонапарта. Умирая, Ламенне отказался от Последнего Причастия, он был похоронен в нищенской могиле, как того и желал. Ламенне во многом предвосхитил политическую роль Католическом Церкви в XX в., когда она стала поддерживать в общественной сфере принципы христианского социализма и христианской демократии. Сочинение Ламенне «Кнша народа» было опубликовано в 1837 г.) 

Хотя в сей книге мало гармонии, хотя в ней есть страницы, которые находятся в противоречии с им предшествующими или за ними следующими, хотя можно удивляться тому, что здесь сведены отрывки, извлеченные из Евангелия, «Общественного договора» («Общественный договор» (1762) — политический трактат Ж.-Ж. Руссо, в кото­ром он писал, что суверенная власть в государстве принадлежит не государю, а исходит от «общей воли» народа)и нескольких трактатов по политической экономии, тем не менее невозможно сомневаться в единстве цели и намерения г-на де Ламенне. Говорит ли он о святости брака или об упразднении смертной казни, о вечном мире или о страданиях беднейших классов, о правах или об обязанностях, о справедливости или о милосердии, он всегда возвращается к суверенитету народа и к всеобщему Равенству. Таким образом, это — в сущности политическое сочинение, и, исследовав жалобы беднейших сословий в XIX веке, г-н де Ламенне ограничился тем, что напомнил им, что они — самые многочисленные и, следовательно, самые сильные и что их страдания прекратятся, когда они этого захотят. Признаюсь, что после такого призыва я нахожу в его совете этим обездоленным людям строго следовать законам справедливости и терпимости по отношению к своим угнетателям, напивающимся их слезами и кровью, лишь некое издевательство! 

Бессмысленно подвергать политические теории г-на де Ламенне разбору; они не нуждаются в опровержении, и, если таковое искать, то нельзя будет найти лучшего, чем прекрасную статью г-на Гизо о демократии в «Revue Europeenne» за прошлый ноябрь (Франсуа Гизо (1787-1874) — французский историк и политический деятель. В 1812—1830 гг. профессор Новой истории в Сорбонне. В эпоху Реставрации был одним из предводителей «доктринеров». В царствование Луи-Филиппа возглавлял т. з. правый центр; в отличие от А. Тьера считал, что король имеет конституционное право непосредственно участвовать в управлении страной. В 1830 г. министр внутренних дел в первом правительстве июльской монархии; в 1832-1837 гг. министр народного просвещения; в 1840—1847 гг. был фактическим главой кабинета Сульта, в котором занимал пост министра иностранных дел; в 1847-1848 гг. министр-президент. Ушел в отставку в начале февральской революции 1848 года. Впоследствии больше не участвовал в политической деятельности и вернулся к занятиям историей. «RevueEuropeenne» — французский журнал). Впрочем, достаточно прочесть несколько страниц самой «Livre du peuple», чтобы найти в ней ряд вопиющих противоречий. Равенство не может быть ничем иным, как равным правом всех на свободу; понимаемое по-другому, оно ложно теоретически и вредно практически; оно принижает всех людей, тогда как свобода их всех возвеличивает. 

И тем не менее, в дополнение к двум-трем страницам, где священник говорит более возвышенно, чем демагог, — страницам, исполненным христианской нравственностью, прекрасно написанным и столь же чудесным по слогу, сколь и верных своими мыслями, — в дополнение к сим счастливым заимствованиям из Евангелия, которыми он так плохо пользуется, на всем протяжении этого сочинения присутствует некая идея, верность которой читатель чувствует, хотя автор сделал все, чтобы ее исказить, забывая, что цель может быть потеряна не только когда ее не достигаешь, но и когда проходишь мимо нее. Неправда, что законный суверенитет в обществе принадлежит самому многочисленному классу, то есть, сословиям беднейших и нуждающихся, и что их страдания происходят от сего неустройства в политическом порядке; это не так; но правда, что эти сословия страдают и что следует найти средство исправить бедствия, которым они подвержены. Однако единственное, что г-н де Ламенне может предложить, это — восстание и всеобщее избирательное право. Зло велико, но средство, найденное г-ном де Ламенне, несмотря на свой впечатляющий характер, покажется наивным тем, кто добросовестно изучал развитие политических институтов Франции. Ваш тяжкий труд едва позволяет вам заработать на самое необходимое; так будем же размышлять об общих интересах Франции и займемся составлением хороших законов для нее! В сем демагогическом утверждении не меньше явной иронии и жестокости, чем в этих ужасных угнетателях, которые появились на свет якобы лишь для того, чтобы причинять народу страдания. 

Лондон.