Франкфурт-на-Майне. 25мая 1834 года  

Я положительно решил последовательно наносить мои идеи на бумагу. Я хочу приучить себя почти ежедневно записывать несколько мыслей. Часто мое умственное развитие происходит во мне без того, чтобы я сознавал каждое его движение. Это — прозябание, а не жизнь. Пора выйти из этого страдательного состояния и приступить к действию. Вместо того чтобы подчиняться идеям и их признавать, следует самому размышлять и их развивать. Но я никогда не сумею приобресть привычки думать и размышлять, ежели я не научусь выражать мои идеи. Вот отчего я начинаю сию тетрадь. 

Список сочинений, прочитанных мною с тех пор, как уехал я из Мюнхена (15 мая 1834 года). «Briefwechsel zweier Deutschen» Пфицера (Пауль-Ахатиус Пфицер (1801-1867) — немецкий публицист; был юстиц-ассесором в Тюбингене в Вюртембергском королевстве. За сочинение «Briefwechsel zweier Deutschen » («Переписка двух германцев.) (1831), в котором высказался за объединение Германии под эгидой Пруссии, был уволен со службы). Замечательное сочинение — прочитать снова. В. Кузен, «Histoire de la philosophie du 18 siecle». Второй том (Виктор Кузен (1792-1867) — французский философ-эклектик. Считая, что все философские истины уже постигнуты, стремился к критическому их отбору из прежних философских систем на основе «здравого смысла», т. е. изменяющихся требований жизни. Сочинения Кузена «Курс истории философии. История философии XVIII века» вышло в 1828-1819гг. Здесь идет речь о втором томе этой книги, которая носит подзаголовок: «Школа сенсуалистов. Локк», и содержит разбор главного труда Дж. Локка «Опыт о человеческом разуме» (1690). Сенсуализм — направление в эпистемологии, согласно которому чувственный опыт является главной формой достоверного познания. Джон Локк (1632-1704) — английский философ, представитель материалистического сенсуализма). Глубокое исследование теории Локка. Чтение ссй книги исполнило меня желанием прочитать сочинения Шотландской школы (Шотландская школа в философии возникла в 60-Х-80-Х гг. XVIII в. В университетах Шотландии и получила распространение в начале XIX в. Ее основателем был Томас Рид (1710-1796), исповедовавший, как и другие ее представители (Дж. Освальд, Дж. Битти, Д. Стюарт, Дж. Макинтош, У. Гамильтон), доктрину «здравого смысла», согласно которой философия должна быть основана на истинах, достоверность которых самоочевидна и непреложна; истины эти, писал Рид, суть «вдохновение Всевышнего»). Жуффруа (Теодор Симон Жуффруа (1796-1842) — французский философ-эклектик, сторонник доктрины «здравого смысла») и Кузен проповедуют, на мой взгляд, философию разумную. 

«Le voyage de Goethe sur les bords du Rhin un 1814 et 1815» («Путешествие Гете вдоль берегов Рейна в 1814 и 1815 годах» (фр.) Иоганн Вольфганг фон Гете (1749-1832) — немецкий писатель. Здесь имеется в виду французское издание его книги «Записки о путешествии вдоль Рейна, Майна и Некара в 1814 и 1815 годах». В своем дневнике Гагарин стремился следовать стилю Гетевых «Записок», в которых описания речных видов, церквей и музеев перемежаются изложениями местных преданий, отступлениями в область истории и религии и рассказами о личностях, встреченных автором во время своих странствий). 

«Scenes de la vie parisienne» Бальзака (Оноре де Бальзак (1799-1850) — французский писатель. Здесь идет речь о первом издании его произведения «Сцены парижской жизни», являющимся составной частью IX книги «Человеческой комедии». Второй и третий тома «Сцен парижской жизни» вышли в марте 1834 г., первый — в ноябре 1835 г., четвертый — в мае 1835 г). «Conversations de Lord Byron avec la comtesse de Blessington» — весьма замечательное, полное идей сочинение о Байроне, которое дает о нем здравое представление. 

«Lettres de Napoleon a Josephine» («Письма Наполеона к Жозефине» (фр.) (1833) — первое, весьма неполное издание писем Наполеона к своей жене, тексты которых были напечатаны с пропусками и искажениями). Сочинение, считающееся подлинным и не предназначавшееся для печати. Оно проливает много света на склад души Наполеона и содержит несколько его мыслей, характеризующих его и помогающих его понять; несколько оценок разных личностей, которые заслуживают внимания. 

Чрезмерное читанье вредно. Ум привыкает к роли страдательной, которая мешает ему развивать свою деятельность. 

Я сделаю из этой тетради журнал моего чтения и моих мыслей и расставлю в нем вехи, для того чтобы я мог время от времени обращать мой взор назад и обозревать путь, мною пройденный. 

Потерял ли я время в последние месяцы моего пребывания в Мюнхене? — не знаю. Но я понял, что по своем возвращении туда я должен пойти другой дорогой. Я должен разрешить вопросы, которые встают перед моим умом. Философия и История — вот две науки, изучению которых я посвящу часть своего времени. 

26 мая 

Вчера я прочитал новое сочинение Лерминье: «О влиянии философии XVIII века на законодательство и социальность XIX века». Это не первая его книга, прочитанная мною. Я знаком с его «Общим введением в историю права» и «Философией права». Я думаю, что вместе с ««[Философские] письма берлинскому жителю», которых я не читал, это — все, что он написал. В прошлом году я его видел у Шеллинга. Неужели и нем будущее французской науки? Увы! и его не понимаю. Обилие слов, стремящихся к красноречию, но что касается идей — их нет! Что произошло нового в науке с тех пор, как Лерминье начал писать? Исповедует ли сей бывший сенсимонист (Сенсимонист — название последователи французского социалиста-утописта гр. Клода-Анри де Рунруа ле Сен-Симона (1760-1825) какую-нибудь доктрину, относящуюся к истории, человечеству, философии, религии и проч.? Не знаю, не берусь сказать, но вот что я думаю. Он ненавидит доктринеров из зависти и досады, но они — его предшественники; он не может исповедовать систему, которая была бы им полностью противоположна, поэтому единственное, что ему остается, — это быть их продолжателем, двигать науку по пути, на который они ее вывели. Но он не в состоянии это сделать. Поэтому он, сей бесплодный отголосок идей, получивших в наш век в отношении к этим материям общее обращение, не умеет их продвинуть ни на шаг. Если правда, что человечество следует разделить на два класса: философов, которые идут впереди и несут факел, озаряющий нам дорогу, и массу, которая следует за ними в отдалении; если правда, что, когда философы дают миру идеи, идеи эти постепенно проникают в толпу и превращаются для нее в убеждения, то Лерминье тщетно претендовал бы на место среди сих знаменитых светочей человечества. Возможно, что познания его в области права и законодательства основательны: эрудиция может существовать отдельно от философии. Он горячо верит в будущее человечества, в его поступательное и совершенствующееся развитие. Но эта вера в XIX веке стала догмой: у кого ее нет? Он стремится разрешить великие вопросы, которые вставали перед философами. Но какой из них он разрешил? какой? 

Верно, что противу большинства доводов, им предлагаемых, трудно что-нибудь возразить. Однако нет сомнения, что со своей любовью к новшествам он хотел бы выразить новые идеи, но он бессилен это сделать и лишь повторяет идеи, ставшие общим достоянием, — идеи, которые от этого не потеряли свою истинность, но ко­торые всем уже известны. Время от времени его увлекают воспоминания сенсимонизма и ненависть к доктринерам. 

Впрочем, в своем предисловии он справедливо замечает, что это всего лишь критический обзор прошлого, он оставляет впечатление, что все эти труды доселе были лишь трудами подготовительными. Подождем. Наверное, тут виною мое невежество, но чтение сей книги ошеломило меня словесами, но ничему меня не научило. 

Я не могу сказать того же о сочинениях Кузена и Жуффруа. В моих занятиях философией я хочу отправляться от их доктрины. 

После внимательного чтения сих первых моих опытов, поспешно набросанных, я вижу, в какой степени мне не хватает искусства выражения, классифирования идей, рефлексии. 

Пироскаф («Штат Неймеген») — в виду Неймегена 

2 июня 1834 года 

После восьми дней, проведенных во Франкфурте, мы отправились в давно задуманное нами путешествие по Рейну и по Голландии. Мы оставили наши экипажи и большую часть багажа во Франкфурте и, взяв с собою {небольшой запас провизии} несколько небольших пакетов, сели в два нанятых нами ландау, в которых к обеду приехали в Висбаден. Это — очаровательное место, открытое и привлекательное. Воды, посещаемые летом, и местопребывание правительства герцогства Нассау. Мы приехали в Швальбах, чтобы там переночевать. Тут тоже воды, менее посещаемые, менее живописные, но столь же привлекательные. Путешествуя таким образом от одного курорта к другому, на следующий день мы отправились в Эмс, чтобы там обедать; здесь, я думаю, можно бы было приятно провести время: высокие горы, с некоторых сторон довольно голые, скалы, прелестная речка по имени Лан, чудесные сады, пышная растительность. У нас было время подняться на ослах лишь на одну из гор. 

В Кобленце, где мы затем переночевали, пред нами впервые открылся Рейн во всей своей красе. Правда, я его уже видел в Мангейме, но там он не был так хорош. Красивой ночью в Кобленце я видел из окна гостиницы «Belle Vue», как в ясных водах величавого и спокойного Рейна отражались его чарующие берега. Это зрелище, исполненное прелести и фации, ласкало взгляд. Понтонный мост, освещенный вереницею фонарей, чертил изящную дугу на поверхности реки. Напротив крепость Эренбрейтштейн венчала собою высокий зубчатый утес. 

Роттердам, Вечером, в постели 

Будучи принужден прервать мои записки на пироскафе, я продолжаю их в кровати перед сном. Я непременно должен очистить мой слог: мне слишком трудно правильно выражать мысли на бумаге, хотя легче в разговоре. 

Пироскаф, на который мы сели в Кобленце, после семичасового плаванья доставил нас в Кельн. До Бонна вид обоих берегов был очарователен. Над нами возвышался Сибенгебирге или Драхенфельс, вершина которого была увенчана разрушенной башнею, как султаном; вид ее над рекой был одним из последних увиденных нами красивых зрелищ. Сам Кельн — грустный, грязный, темный, неприятный город; очень узкие и мрачные улицы, загроможденные ящиками, товарами и проч. Собор недостроен, но даже такой, какой он есть, он великолепен. Внутри него во многих местах еще стоят стропила, и можно предположить, что вчера работники прервали свой труд, чтобы передохнуть на день. Мне мнилось, что я перенесся в те времена, когда вера рука об руку с барщиной с легкостью воздвигала сии громадные строения, пугающие воображение в наш холодный и расчетливый век. Величественный прожект гигантского размера. Колокольня, вознесшаяся на большую высоту, достигла лишь трети той, которая была ей предназначена, и на ее вершине до сих пор видна деревянная стрела, служившая для подъема материалов, которую века не смогли более наклонить. Эта высокая недостроенная башня, увенчанная косой перекладиной, есть вымпел Кельна. Говорят, что в старом квартале живут еще потомки римлян, которые не смешиваются с людьми, их окружающими, и сохранили в достаточной чистоте античный профиль своих предков. 

Наряд, в котором женщины Кельна выходят из дому, не лишен оригинальности, хотя и не совсем изящен. Это — длинный сарафан из коленкора, обыкновенно в разноцветную полоску, ниспадающий с плеч до каблуков и увенчанный капюшоном, покрывающим голову. 

Двор городской ратуши носит некий отпечаток старины. Архитектура соседних домов довольно хорошо сочетается с этим зданием, и весь ансамбль создает впечатление несколько отдаленного родства с дворцом дожей в Венеции, сколько я могу судить о сем последнем по рисункам, воспоминание о коих сохранилось в слабой памяти моей. 

На пироскафе, где было довольно большое общество, мы познакомились с двумя голландцами; один из них, г-н Бентинк, секретарь легации в Дании, следовал из Вены, откуда он был послан курьером; другой, г-н Шиммельпенинк, министр в Карльсруэ, воспользовался течением Рейна, который непосредственно соединяет его местожительство с домом его матери, чтобы сделать ей визит. Они видели много стран и обладают как умом, так и всестранными познаниями; их разговор был весьма приятен. 

На этом же корабле находился князь Гогенлоэ-Лангенбург с детьми и супругой, но мы познакомились с ним лишь позднее. 

В Кельне мы покинули прусский пироскаф, чтобы пересесть на голландский, и под сенью славного его флага прибыли в Неймеген. Там я попытался найти мою тетрадь, желая воспользоваться моментом начальных впечатлений, чтобы занести в нее несколько слов о первом голландском городе. Впрочем, у меня не оказалось для сего времени. Но впечатления были более чем неприятными. Следствием боевой готовности, в которой находится эта страна, было то, что по нашем прибытии произошло маленькое развертывание военных сил, что было почти невозможно понять, ибо оно было направлено против национального флага (Напряженная обстановка на пограничных пунктах Голландии была связана с незадолго до этого завершившейся войной Бельгии за независимость (1830-1833); до 1830 г. Бельгии была частью Королевства Нидерландов). В момент высадки люди, высланные каждой из гостиниц города, начали с необычайной горячностью препираться между собой из-за пассажиров, и, когда я ступил на землю, я не смог избежать невыгодного впечатления, которое произвели на меня окружающие предметы. Этот более чем нерадушный прием, эта грубая брань, эти флегматичные, но упорно длительные споры, которые велись на непонятном для нас языке, звук которого далеко не ласкает слух, мало чем могли очаровать путешественника. Впрочем, Неймеген — красивый, опрятный и даже элегантный городок. Многие из улиц холмисты, что в Голландии редкость, а на окраине имеется кофейня по названию «Belvedere», расположенная на довольно большой высоте, откуда открывается прекрасный вид. Большинство домов выстроены из маленьких, искусно положенных кирпичей, как это принято в Голландии, и ни один мазок краски, ни одна царапина не скрывает их темно-красного цвета. Женщины большею частию красивы; они белы и краснощеки, но их свежие лица невыразительны. Нам подали чай в железных кружках, привезенных из Китая, а затем мы утонули в широких голландских кроватях, в этих перяных постелях, помещенных в большую и глубокую коробку, в которые падаешь, как в трюм корабля. 

Перед тем как покинуть Неймеген, я приобрел маленькую грамматику голландского языка, с тем чтобы ознакомиться с его системой склонений и спряжений; затем мы отчалили. Мы заметили, что французских негоциантов, которые были с нами на борту, сегодня здесь больше не было. В качестве меры ответного действия они были задержаны в Неймегене до получения паспортов из Гааги (Враждебное отношение голландских властей к французским торговцам объясняется вооруженной поддержкой, оказанной Францией Бельгии в ее войне за независимость против Нидерландов). 

Окрестные виды мы нашли весьма замечательными. Одни лишь небо, свет, вода, испарения, горизонт, и ни малейшего возвышения; ивы, окруженные высокими травами, черно-белые коровы, стоящие по брюхо в воде, баржи с матросами в красных шерстяных блузах и с кухнями, изрыгающими дым под сенью паруса; низкие опрятные домики, сложенные из темно-красных кирпичей и покрытые черепичными или камышовыми крышами; то есть, весь тот ландшафт, который нам знаком по картинам фламандской школы. На каждом шагу пред нами вставало полотно Рюисдейля, Поля Поттера, Ван-Остада. Возможность видеть в оригинале природу, которую для нас изобразила верная кисть художника, доставляла нам истинное наслаждение. 

Я [нрзб.] голландский [нрзб.] 

Амстердам. 6 июня 1834 года. Очень поздно ночью 

Столь быстрое путешествованье оставляет мне мало времени на то, чтобы вести мои записи и заносить на бумагу, как только они меня посещают, впечатления, которые производят на меня предметы, мною увиденные. Роттердам — красивый город: каналы, пересекающие его во всех направлениях, и порт очень оживляют его облик, и без того полный движения. Артистически расположенные кирпичные дома, подобия балконов, которые выдаются вперед на первом этаже зданий, сложенных из громадных глыб, тротуары из маленьких кирпичей, движение судов посреди города, мосты, которые разводят, чтобы пропустить корабли, — все это придает городу весьма оригинальный вид. Мне было пришло на ум назвать его северной Венецией, но теперь я нахожу сию мысль поверхностной; и, кроме того, для этого следовало бы знать Венецию. 

Дельф — очень чистый и красивый городок, расположенный на полпути между Роттердамом и Гаагой. В его церквах можно увидеть гробницы Вильгельма I (Вильгельм IМолчаливый, принц Оранский (1553-1584) — основатель нидерландской независимости), Левенгука (Антон ван Левенгук (1632—1723) — голландский биолог, один из изобретателей микроскопии) и нескольких других прославленных голландцев. 

Гаага — красивый город, характер которого менее коммерческий, но, впрочем, вполне голландский; он имеет обжитой вид, и облик его хорошо знаком тем, кто путешествовал по Германии. Здесь провели мы два дня. В числе достопримечательностей отмечают музей сочень интересным японским и китайским кабинетом и богатую картинную галерею. Три шедевра в ней заслуживают особого внимания: «Молодой бык» Поля Поттера, «Урок анатомии» Рембрандта, и «Мадонна» Мурильо (Эстебан Мурильо (1617-1682) — испанский художник, чьи картины на религиозные темы, отличающиеся идеализацией фигур, тонкостью колорита и некоторой сентиментальностью, пользовались в XVIIIи начале XIX в. большой популярностью). (Я написал письмо к г-ну Марену (В XIX в. картина П. Потгера «Молодой бык» (1647), написанная в натуральную величину, считалась одним из лучших произведений голландской живописи Рембрандт Харменщ ван Рейн (1609-1669) — голландский художник. Его полотно «Урок анатомии доктора Тульпа» (1632) — один из самых известных групповых портретов в мировой живописи), в котором изложил свои соображения относительно этих трех картин!) Сначала я увидел картину Рембрандта, которой, однако, я не стал долго наслаждаться, и то же случилось перед картиной Поля Поттера, но когда я дошел до Мадонны, мне захотелось остаться наедине с этой картиной и, забыв о докучном соседстве любопытствующих и других полотен, всецело отдаться переполнявшему меня восхищению. Мне чудилось, что я зрю витание гения. Она проста и в то же время Божественна. Она изображена сидящей в облаках, и вам кажется, что Ее несут воздушные струи: Она парит над вами. Ее поза так изящна, так естественна и величественна, так сладостна! Ее лицо красиво, чисто и девственно, и в то же время оно вполне испанское, вполне южное. 

Что за странное стечение обстоятельств свело здесь Испанию и Нидерланды в качестве враждующих соперников, противоборствующих рыцарей, заключенных в тесное пространство? О, народ любви и веры! ты послал свою Мадонну, чтобы Она воевала за тебя, а твой враг изобразил стада, пасущиеся на влажных равнинах, и су­ровые черты человека науки, демонстрирующего, анализирующего, препарирующего. Такова была когда-то ваша борьба, и если бы ты, Испания, послала в страну холодного трудолюбия и суровой науки, населенную этим народом, лишь своих Мадонн, народ этот никогда бы не одержал над тобой верх, и, быть может, ты прославилась бы тем, что дополнила бы его существование, научила бы его чувствовать жизнь иную, и твоя горячая ненависть задышала бы среди его густых туманов (Здесь Гагарин имеет в виду войну Нидерландов за независимость против Испании во второй половине XVI в). 

Каждый из вас жил лишь в полжизни, если я могу воспользоваться этим выражением; объединившись, вы бы создали жизнь полную, законченную, широкую — такую, какая должна развиваться в человеке совершенном. Два лица человечества надели ваши маски, чтобы сразиться друг с другом, но которое из них было побеждено? — ни то и ни другое! эти два лица отделились друг от друга {бросили свои маски}, и каждое из них зажило жизнью несовершенной, порочной уже в зародыше. Оба истинные, оба ошибочные, когда смогут они признать свое реальное, хотя и несовершенное существование, и завершить его одно в другом? (Ср. с позднейшей оценкой Гагариным своего восприятия протестантства и католичества в середине 30-х гг.: «|...| Я чувствовал влечение к этому дуализму, который в отношении каждого предмета предполагал две доктрины, два противоположных мнении, стоящие лицом к лицу; истина, казалось мне, должна родиться из этой борьбы».Гагарин И.С. Записки о моей жизни. // Символ. 1994. № 32). 

Мы видели море у Скевенингена, где берут ванны; это место имеет вид, соответствующий его промыслу, и деревня, через которую мы проезжали, красива. 

Мы посетили полномочного министра России, г-на Потемкина (Иван Алексеевич Потемкин (1778-1850) — русский дипломат, посланник в Мюнхене (1828-1833) и в Гааге (с 1833 г.)), который собрал в своей гостиной небольшое общество, члены коего остались в Гааге на лето. Одна из личностей, заслуживающая по общему мнению большого внимания, — это графиня Росси, барышня Зонтаг, жена полномочного министра Сардинии. Ей, говорят, тридцать четыре или тридцать пять лет, но она выглядит по крайней мере на десять лет моложе; она хороша собой: красивый взгляд, чарующая улыбка, непринужденность и одухотворенность в разговоре; роста она несколько ниже среднего и тело ее скорее пышно, нежели худощаво, но впрочем приятных пропорций; хорошо очерченный лоб, чудесные брови, довольно темные каштановые волосы. Она рассказывала с большой естественностью о своем путешествии в Москву и с искренним интересом осведомлялась о личностях, у которых встретила там хороший прием. Мы разговаривали о Голландии, о голландском характере, об облике страны, о картинной галерее, и вообще я был польщен, что между нашими взглядами существовало согласие и что мы выработали почти одни и те же идеи о предметах, которые мы видели. 

На следующий день, довольно рано утром, мы отправились в Лейден, где я увидел самый, быть может, замечательный из существующих в Европе музеев естественной истории. Во-первых, здесь прекрасно устроенный кабинет, представляющий очень большой интерес для изучающих сравнительную анатомию, в котором выставлены человеческие скелеты и самые разные виды животных. Кабинеты млекопитающих, (насекомых} рыб, раковин; в других залах — минералы, причем все собрание очень богато и хорошо выставлено; к сожалению, здесь тесно, и птицы, коллекция которых очень полная, находятся в ящиках в ожидании удобного места. Главой здесь знаменитый Темминк (Конрад-Якоб Темминк (1770-1858) — голландский натуралист), и этот музей, со времени основания которого прошло лишь 16 лет и который в течение 10 последних находился под его управлением, обеспечит ему место в памяти потомства, если он уже не заслужил его благодаря своим трудам в области естественной истории и, в первую очередь, в области орнитологии. 

Вечером мы приехали в Гарлем, где провели ночь; на следующее утро мы осмотрели здешние достопримечательности в компании графа и графини Ауэрсберг, которые следуют тем же маршрутом, что и мы. Мы услышали орган и увидели сады, принадлежащие местному цветочнику. Г-жа Ауэрсберг — красивая и приятная женщина, высокая, хорошо сложенная, с прекрасным цветом лица и тонкими чертами; ее муж имеет {чрезвычайно} добродушный вид и носит повязку на правом глазу. 

К обеду мы прибыли в Амстердам и после обеда посетили синагогу и осмотрели док (пакгауз), который привел нас в восхищение; вечером я написал письмо к г-ну Марену. Теперь час ночи; я ложусь спать. Подобного рода путешествия порождают столько мыслей, что я никогда бы не перестал писать, когда бы не ограничивал себя. 

7 июня 

Возвращаюсь к идее сопоставления испанского народа с голландским народом, прежде всего в отношении их представлений о живописи. В этом сопоставлении могут возникнуть поразительные и яркие контрасты. К сожалению, у меня нет с собою какой-нибудь книги по истории их войн — например, сочинения Шиллера. В своем «Путешествии по Рейну» Гете замечает, что жизнь на берегу моря развила в венецианцах чувство цвета и что то же самое произошло в Нидерландах. Сходная природа придала им сходную способность видеть и понимать эффект цвета. И действительно, венецианская школа стала первой итальянской школой живописи, сумевшей получить такие великолепные результаты благодаря употреблению цвета, тогда как фламандская школа — лучшая в мире в смысле колорита. Я видел слишком мало картин испанской школы, чтобы делать на их основании общие выводы, но, по-моему, я слышал, что вообще цвет лиц на них бледен, как это и бывает в Испании, и что в целом их цвета темные. Но в то же время какое прекрасное выражение на всех этих лицах! Какая глубина во взгляде, какая задумчи­вость, какая мысль на челе... Я прерываю мои записи, чтобы посетить местный музей, где я продолжу мои наблюдения и смогу насладиться новыми шедеврами.