Игнасио Эчанис  

Страсти и слава 

История Общества Иисуса в лицах 

Том I 

Весна 

1529‑1581 

4. Апостол Бразилии: 

Жозе (Хосе) де Анчьета (1534‑1597) 

Большая тройка 

«Когда я прибыл, мне сказали, что только что была убита девушка, и показали ее дом. Я вошел и увидел, что ее готовят и собираются съесть. Ее голова висела на шесте. Я стал бранить этих людей и порицать их поступок, столь отвратительный и противный природе. Один из них ответил, что, если я буду продолжать в том же духе, они сделают с нами то же самое. В конце концов мы подружились, и они дали нам пищу. Потом я стал ходить по другим домам и видел, что там коптят человеческие ступни, руки и головы. Их я также порицал и просил отречься от столь злых деяний. Позже нам сказали, что все они похоронили эти останки, и я верю, что они так или иначе исправились». 

Так начался труд иезуитов-первопроходцев в Бразилии, несших этой стране Евангелие и цивилизацию. Автор же этих слов – не кто иной, как Мартин де Аспилькуэта, называемый «Наваррцем», племянник великого канониста, носившего то же имя, и Франциска Ксаверия. Он первым научился говорить на местном языке, «и теперь разговаривает со всеми и сильно опережает всех нас, ибо язык этот очень близок баскскому». 

«Наваррец» был вторым в Большой тройке. Триумвират этот состоял из «Мануэля де Нобреги, политика, Мартина де Аспилькуэты, первопроходца и Хосе де Анчьеты, святого» (F. de Azevedo). Они положили начало великому делу, столь значительному, что, по словам одного историка, нельзя рассказать историю Бразилии, не начав ее с их достижений. 

Нобрега был руководителем первой экспедиции. Он отплыл из Лиссабона 1 февраля 1549 года в сопровождении пяти иезуитов, в том числе Наваррца. Но на корабле были также солдаты и толпа из четырехсот преступников, которым предстояло расплатиться за свои злодеяния ссылкой. 29 марта они пристали к берегу возле Баии, а два дня спустя, в четвертое воскресенье Великого поста, Нобрега совершил первую иезуитскую мессу в Бразилии. 

Его труд имел двойную цель: обуздать жестокость туземцев и защитить их от жестокости португальцев. Это было нелегко. Каннибализм и полигамия здесь процветали. Метод его миссионерской работы был основан на применении их языка и песен. 

Нобрега обследовал берег в поисках наилучших мест для новых поселений, проповеди Евангелия и учебных заведений, больших и маленьких. Он без лишнего шума основывал деревни, города и школы, особенно в те годы, когда был настоятелем иезуитской миссии (1553‑1560). Он был одним из основателей Рио-де-Жанейро и других городов. Он умер в возрасте пятидесяти трех лет, 18 октября 1570 года. 

Путь Мартина Аспилькуэты был очень недолог. Он предавался своей работе с юношеским пылом, дни напролет бегал по грязным и каменистым тропам, ел и ненадолго засыпал перед наступлением ночи, чтобы всю ночь напролет катехизировать и проповедовать. Так он быстро сгорел и умер в возрасте тридцати пяти лет, 30 апреля 1557 года. 

Уррестилья – Тенерифе – Коимбра 

Величайшим из троих, тем, кто оставил самый глубокий след в истории, был Хосе де Анчьета, святой, миссионер и первооткрыватель, чудотворец, полиглот и поэт, основоположник бразильской литературы, драматург и создатель бразильского театра, просветитель страны, первый бразильский этнолог, предтеча нативизма, естествоиспытатель и целитель, если сослаться лишь на некоторые заглавья бесчисленных посвященных ему книг. 

Он родился в Сан-Кристобаль-де-ла-Лагуна, на Тенерифе, одном из Канарских островов, 19 марта 1534 года. Его родителями были Хуан де Анчьета и Менсия Диас де Клавихо. Его первые биографы пространно повествуют о родословной ее матери, но молчат о происхождении его отца. Они говорят лишь, что он происходил из Уррестильи, красивой деревушки, принадлежащей Аспейтии (Гипускоа), где по сей день стоит родовая усадьба Анчьет.[1] Хорошо известно, что Анчьеты были связаны с Лойолами узами родства, но соперничали с ними на политической арене и в рамках гипускоанских союзов предводителей кланов. Знал ли Хосе де Анчьета об этих особенностях своего происхождения и происхождения основателя того монашеского ордена, в который вступил? Знал ли он об этом соперничестве? Как бы то ни было, он до конца своих дней считал себя баском; так он говорит в своих самых последних письмах. 

В пятнадцать лет Хосе уже овладел латынью. Его родители отправили его учиться в Португалию, в университет Коимбры, предпочтя его всем университетам Испании. Там его захлестнула волна, заливавшая весь университетский мир, и 1 мая 1551 года, завершив курс логики, он поступил в процветающий новициат Общества в Коимбре. 

Коллегия Коимбры пребывала в состоянии брожения. Шестью годами ранее Игнатий написал свое знаменитое «Письмо о совершенствовании» в ответ на ситуацию, возникшую вследствие неблагоразумного рвения молодых схоластиков, каждый из который старался как можно безумнее проявить свой религиозный пыл. Должно быть, молодой Анчьета прочел пламенные строки, побуждающие их к подлинной святости: «… я не премину "пришпорить" даже тех из вас, кто уже бежит охотно». Смешение Родригеса с должности и отказ некоторых португальских иезуитов подчиняться любому другому настоятелю кроме него, послужили поводом для другого великого письма Игнатия – письма о послушании, датированного 26 марта 1553 года. Анчьета заканчивал новициат. 2 мая он принес обеты, а шесть дней спустя отплыл в Бразилию. 

Это поручение имело любопытную историю. Он страдал болезнью, которая поражала его кости и деформировала его тело. Считалось, что бразильский климат может оказать на него целительное влияние. Настоятель, Мигель де Торрес, был в нерешительности. Тогда Анчьета попросил его послать его в Новый свет, и его предложение было принято. 

На этот раз в экспедиции участвовали трое отцов и четверо студентов. Девятнадцатилетний Анчьета был самым молодым. Все прочие заболели по пути морской болезнью. Анчьета же, как истинный островитянин, от морского воздуха почувствовал себя только лучше и стал помогать своим собратьям. 13 июля 1553 года они пристали к берегу в Сальвадоре, в Баии. Там они провели около трех месяцев, и в эти три месяца Анчьета начал изучать язык индейцев тупи. В октябре он отправился в Сан-Висенти, столицу одного из десяти капитанств. Он прибыл туда в сочельник. Нобрега сразу же поручил ему участие в новом деле, которое планировал: в работе в деревне Пиратининга и в школе Сан-Паулу. 

Сан-Паулу ди Пиратининга 

Школа для детей тупи была открыта 25 января 1554 года. «Мы совсем не имеем дела с португальцами и посвящаем все свои силы исключительно образованию индейцев», ‑ сказал Анчьета в отчете, направленном в Рим. На самом деле, там было еще несколько студентов-иезуитов, которых он обучал латыни. 

«Начиная с января более двадцати из нас ютятся в маленьком, бедном домике, который служит нам школой, лазаретом, спальней, столовой, кухней и складом провианта. Места у нас так мало, что порой нам приходится проводить уроки грамматики для схоластиков прямо под открытым небом. Этот домик построили индейцы, но теперь мы сами, собственными силами и с помощью индейцев, собираемся построить здание побольше». 

Еще в эти, первые, годы Анчьета в совершенстве освоил язык тупи. Он овладел им до такой степени, что написал грамматику, катехизис, буклеты для подготовки индейцев к крещению, к исповеди и к благой кончине и несколько очень удачных гимнов и пьес. 

Результаты, которые способно было дать подобное образование, были сразу же налицо. «У нас большая школа для индейских детей. Они уже научились читать и писать и с великим отвращением относятся к привычкам своих родителей, а некоторые умеют служить мессу. Они – наша радость и утешение, ибо их родителей усмирить нелегко, хотя они и очень отличаются от людей в прочих местах: они больше не убивают и не едят своих врагов и не пьют, как прежде», ‑ писал Анчьета 15 августа 1554 года. 

Тупи и тамойо 

Подобная paxacademica не могла быть долговечной, и иезуиты понимали это. «Мы живем, постоянно ожидая нападения своих врагов, то есть врагов тех индейцев, с которыми мы живем (тамойо, части более обширной семьи тупи), и наших собственных (то есть индейцев-тупи из Сан-Висенти)». 

Однажды «они стали объявлять войну с Пиратинингой, которую замышляли уже давно, потому что эти народы так склонны убивать, что им кажется невозможным жить, не убивая. Они планировали совершить это очень тихо, и все же мы получили предупреждение от одного индейца: среди нас были его родственники, и он бегом примчался к нам, дабы сказать нам, чтобы мы готовились». 

Нападение было совершено 9 мая 1562 года. «Ранним утром в Пиратинингу явилась толпа воинов, раскрашенных с ног до головы, одетых в перья и издающих военные кличи». Студенты встретили их с большим мужеством. «То было редкостное зрелище, потому что брат с луком и стрелами шел на брата, племянник на дядю и, более того, двое сыновей пошли на своего отца, сражавшегося против нас». 

На следующий день битва возобновилась. Церковные скамьи были сплошь запятнаны кровью, но погибших не было. 

С этой опасностью удалось справиться, но возникла новая, на этот раз со стороны тамойо, заклятых врагов тупи из Пиратининги. Их нападение на португальцев было бы в высшей степени оправдано, беспристрастно утверждает Анчьета, «так как им было причинено много зла и несправедливости». Тамойо представляли более серьезную опасность, нежели тупи, потому что были более свирепы и многочисленны и пользовались поддержкой французских гугенотов, которые снабжали их оружием. Это поставило португальских колонистов в очень опасное положение. 

Тогда Нобрега отважился на смелый шаг. «Приняв во внимание бедствия и опасное положение этого капитанства, постоянные набеги врагов и справедливость их нападений, он решил заключить с ними (тамойо) договор; он пойдет к ним, а они придут сюда, и воцарится взаимная дружба и согласие». Поскольку Нобрега не знал языка и заикался, то в качестве своего представителя и переводчика он взял с собой Анчьету. Неотъемлемая часть договора – «первое и основное условие мира», ‑ подчеркивает Анчьета, ‑ состояла в том, чтобы тамойо прекратили военные действия и против своих соперников, тупи. 

Двое отважных путешественников достигли Иперуи, цели своего странствия, 7 мая 1563 года. «Мы оставили вещи на берегу, и наши собратья распрощались с нами в слезах, ибо оставляли нас на съедение голодным волкам», ‑ рассказывает Анчьета. Затем «двенадцать юношей из двух деревень, больше, чем мы ожидали, сели на корабль в качестве заложников. Мы же остались на берегу и поселились в доме сельского вождя по имени Пиндобусу, что значит «большой пальмовый лист». 

Пиндобусу и Паранабусу 

Пиндобусу был воином до мозга костей, мужественным и предельно честным. Португальцы захватили его обманным путем, но он бежал, «спрыгнув с корабля с кандалами на ногах, и шел пешком всю ночь». Если бы это зависело от него, заключить договор было бы легко. Но тамойо жили, по меньшей мере, двумя разными группами. Одни жили в области Иперуи, там, где находились заложники, а другие – возле форта Рио, позднее – Рио-де-Жанейро, где поселились французы. Тамойо из Рио были более воинственными и часто подначивали своих соплеменников из Иперуи начать войну. Они также пытались убить наших заложников. Один из этих набегов возглавлял Паранабусу («Большое море», сын Пиндобусу, «который славился в племени своей кровожадностью; он хотел удостоиться чести убить нас. Они сговорились, что сначала, втайне от своих соплеменников, проникнут в дом, а затем несколько человек нас схватят, а он, Паранабусу, забьет и зарубит нас до смерти. Они были уверены, что сельчане не убьют их за это». Когда они вошли в дом, иезуиты читали молитвы вечерни. Когда они закончили, «подошел один со сверкающим мечом в руке и сел на сетку. Лицо его было не очень радостно, и он смотрел на нас искоса, не говоря ни слова. Затем подошел их вождь и с радостным лицом и с большим коварством заговорил: «Это правда, что вы хотите заключить договор? Французы говорят, что вы хотите, чтобы мы пришли в вашу землю, а потом убьете нас и бежите, а нас обманете». В конце концов, после очень долгой беседы, он вместе со всеми прочими ушел. Он сильно смягчился, после того как открыл нам, что они замышляли: «Я пришел, чтобы совершить то-то и то-то, но когда увидел отцов и заговорил с ними, то утратил смелость. А раз я был в такой ярости, когда пришел, и не убил их, то значит и никто не убьет, хотя все будут приходить с тем же намерением и желанием». 

Если Анчьета был способен умирять так даже самых жестоких, то тем легче удавалось ему смягчать не столь кровожадных благодаря своему обаянию и знанию индейского языка и обычаев. «Мы посетили обе деревни, и я ходил, громко разговаривая, как у них принято, призывая их радоваться нашему приходу и нашей дружбе и говоря им, что мы хотим остаться с ними и рассказывать им о Боге, дабы Он в изобилии даровал им пищу, здоровье, победу над врагами и прочее». 

Между тем в Сан-Висенти создалось впечатление, что переговоры идут успешно, мир обеспечен, и заложники могут разойтись по домам. Тамойо же думали иначе: «Меряя нашу верность и честность своей собственной, которая была очень скудна, они не отпускали нас; однако отцу Нобреге позволили вернуться. И хотя ему это было очень трудно, поскольку он оставлял меня одного, я его уговаривал. И он согласился наконец уехать, простившись со мной в слезах и велев мне вернуться, как только станет возможно». 

Доброта, которая смягчит и камень 

21 июня Нобрега уехал, а Анчьета остался вместе с Антонью Луишем, мастером-каменотесом, «чье общество было столь же приятно, как если бы он был братом-иезуитом». Жители Иперуи не сомневались в честности и правдивости Анчьеты и в его миролюбивых намерениях, но «люди Рио не желали успокоиться, так что другие (из Иперуи) даже стали просить их вернуться домой и не делать ничего, что могло бы помешать миру. Увидев, что просьбы их напрасны, Пиндобусу пошел туда с деревянным мечом, какими они проламывают головы своим врагам, и стал кричать, воинственно ударяя по своему телу, как у них принято: «Я не желаю, чтобы кто-то нарушал покой в моей деревне! Христиане заключают со мной, воюющим с ними, мир, а мои люди не приходят защитить меня; мои родственники хотят головы нехристиан, а не своих врагов. Я этого не потерплю». И часто он говорил мне: «Сын мой, Иосиф, не бойся. Даже если твои люди убьют всех моих родственников, которые на вашей земле, тебя я убить не позволю, ибо знаю, что ты говоришь правду». 

Дальше держать его в плену не имело смысла, и в конце концов, 14 сентября 1563 года, проведя четыре месяца в неволе, он получил разрешение уехать. 

Пленение Анчьеты не прошло даром. Сначала был заключен мир между тамойо, с одной стороны, и тупи и португальцами – с другой. Самым захватывающим моментом этого события стало объятие мира, которым обменялись тупи и тамойо. сначала в иезуитской церкви Итаньяэна, а потом Пиратининги. Во второй раз присутствовало около трехсот тамойо. Встав на скамью, один из тупи провозгласил, что убил много тамойо, но теперь, из любви к Христу, оставляет мятежных тупи и хочет говорить не о войне, но о мире и дружбе. 

Второе событие, заключение мира с индейцами-тамойо из Рио, произошло лишь в 1565 году. Это также случилось по инициативе и при деятельном участии Нобреги и его «правой руки», Анчьеты. Эта, вторая, часть договора включала в себя также основание города Рио-де-Жанейро после завоевания форта, занятого французами. 

Певец Марии 

Остается еще рассказать об одном занятии Анчьеты во время пленения, в котором мы вряд ли могли бы его заподозрить. 

Если он боялся смерти, то еще больше боялся опасностей, которые угрожали его целомудрию. 

«Индейцы относились к нам с такой щедростью, на какую только были способны в условиях бедности и скромности своей жизни. А поскольку они почитают за знак уважения давать гостям своих дочерей и сестер, дабы породниться с ними, они и нам хотели оказать ту же честь, вновь и вновь предлагая нам своих дочерей. Когда же мы сказали им, что не женаты и не имеем женщин, они были изумлены – как мужчины, так и женщины – и не могли понять нашего воздержания». 

Пиндобусу, патриарх племени, однажды спросил его с тем же изумлением: «Разве ты не желаешь их, даже когда видишь красавиц?» Анчьета показал ему «кнуты, которыми он усмирял свою плоть, когда она переставала слушаться его вследствие таких дурных желаний». 

Было у него и еще одно орудие, позволявшее ему сохранять чистоту среди разврата. Не полагаясь на собственные силы, он прибег под защиту Марии и обещал ей сочинить в ее честь поэму. Мы знаем это из признания, которое он сделал Педру Лейтану, своему другу со времен Коимбры и епископу, который его рукоположил. Создать такой труд в подобных условиях, где так не хватало покоя, необходимого для поэтического вдохновения, было немалым подвигом. 

Он сочинял стихи, гуляя по берегу в Иперуи. Сочиняя их, он доверял их памяти. Время от времени он останавливался, садился на корточки и записывал какой-нибудь особенно трудный отрывок на песке. Так родилась чарующая легенда о том, что он будто бы записал на песке сразу всю поэму. 

Когда был заключен мир и он вернулся в Сан-Висенти, он смог наконец записать ее. Поэма состоит из 5785 двустиший в стиле Овидия. В ней повествуется об основных событиях жизни Марии и превозносится девственность во имя Бога, мотив, который и заставил его написать поэму. 

Рукоположение и священническое служение 

Анчьета находился в миссии уже одиннадцать лет, и студентов, которым он преподавал латынь, уже посвятили в священнический сан, но сам он все еще не принял рукоположения. казалось, его это не беспокоило. «До рукоположения, ‑ сознается он годы спустя, ‑ я никогда не думал, что могу принять его, а стоило мне об этом подумать, как меня уже рукоположили». 

Если сам он об этом не беспокоился, то беспокоились другие. Даже будучи очень занят своей работой на Тридентском соборе, Лаинес все же обратил внимание сам и указал настоятелям Анчьеты на то, что его таланты нашли бы лучшее применение в проповеди, нежели в преподавании. Об этом и написал от его имени Поланко 25 марта 1563 года, когда Нобрега и Анчьета готовились отправиться в Иперуи в качестве заложников индейцев-тамойо. 

Теперь, в 1565‑1566 году, он смог наконец завершить курс богословия и подготовиться к рукоположению в Баии. Он был рукоположен летом своим другом и товарищем по Коимбре доном Педру Лейтаном, который всегда относился к Анчьете с чрезвычайным уважением. В Коимбре он звал его «коимбрской канарейкой», а теперь, в Бразилии, «драгоценным камнем в золотом кольце бразильских иезуитов». 

Примерно в это же время, в 1566 году, бразильскую миссию посетил отец Инасью ди Азеведу, будущий мученик. Анчьета сопровождал его в путешествии в Сан-Висенти вместе с провинциалом отцом Луишем да Граном. После двух лет отсутствия он возвратился назад с триумфом, со славой, добытой в плену у индейцев-тамойо. Теперь он мог посвятить себя проповеди, и отсутствие священнического сана не мешало ему в этом, как прежде. 

Он смог также взять на себя обязанности правления. «Настоятелем будет отец Гонсалу ди Оливейра, поскольку он священник, ‑ сказал некогда Нобрега, ‑ но он должен помнить, что брат Анчьета был его учителем, и должен спрашивать у него совета». 

Настоятель в Сан-Висенти 

Но теперь положение изменилось. В 1567 году Анчьета был назначен настоятелем Сан-Висенти и пребывал в этой должности до 1577 года – десять лет, исполненных миссионерского труда. Он пересек горную цепь Паранапиакаба по той тропе, которую проложил в 1560 году, и посетил деревни, основанные с тех пор. Он улаживал ссоры, посещал и утешал семьи и нес людям слово Божие. 

В этих путешествиях его сопровождали один или два человека из группы помощников. Один из них, Педру Леми, много раз видел, как он спит на прутьях, и слышал, как он безжалостно себя бичует. Он совершал множество малых исцелений. Например, Фелипа Висенти, теща Педру Леми, три года была покрыта ранами, которые не мог излечить ни один хирург. Анчьета уговорил хирурга Антонью Родригиша ди Алваренгу вскрыть своим ланцетом одну из ран, которая сильно гноилась. «Еще недавно ты была почти мертва, ‑ сказал он больной женщине, давая ей поцеловать распятие, ‑ но ты проживешь еще много лет. Только никому не говори». Так и произошло. 

Он также не раз рисковал жизнью ради всеобщего блага. Двое разбойников, совершивших преступление, бежали в леса, скрываясь от правосудия, поселились с индейцами Аньемби и усвоили их религиозные обычаи. Оттуда они делали набеги на поселения. В конце 1568 года Анчьета добился их помилования и вместе с несколькими индейцами стал искать их в отдаленнейшей части леса. Он нашел их, поговорил с ними и смог убедить их вернуться. Во время этого путешествия он чудом избежал смерти: его каноэ упало в водопад в том месте, которое и по сей день зовется Аваремандуава – «память отца». 

В 1574 году Анчьета взялся за наставление еще одного племени, маромоми. Удобный случай представился ему тогда, когда несколько индейцев этого племени пришли в Сан-Висенти, чтобы с ним познакомиться. Одного из них он узнал, ибо он спас его от неминуемой смерти, когда в начале 1555 года тупи собирались убить его в Пиратининге. Индейцы послушались его совета и поселились в том месте, которое отвели им колониальные власти. Анчьета выучил их язык и принялся за составление его грамматики и словаря; эти труды были довершены его учеником и преемником Мануэлом Вьегашем, апостолом маромоми. 

Существуют рассказы о некоторых чудесных событиях, происходивших в эти годы: о небесном свете и музыке, окружавших его во время молитвы, о фламинго, которые летели вслед за ним, заслоняя его, когда он плыл на каноэ по каналу Бертиога. 

Те десять лет, когда он был настоятелем, были отмечены поразительным нравственным и духовным преуспеянием капитанства Сан-Висенти и приуготовили путь для его экономического развития. «Его жители, ‑ писал в 1585 году визитатор Говейя, ‑ подобны детям Общества, которое они очень любят и почитают». 

Кровавая интерлюдия: сорок мучеников 

Между тем произошло событие, которое доказало жизнеспособность молодого Общества и усилило рвение бразильских миссионеров: мученичество отца Инасью ди Азеведу и тридцати девяти его собратьев по пути в Бразилию. 

Инасью ди Азеведу родился в диоцезе Порту в 1526 году. Хотя родом он был из знатной семьи, рождение его было четырежды отмечено клеймом незаконности: его отец был священником, мать была монахиней, принявшей постриг в ордене св. Бенедикта, его дед был епископом Порту, а бабка ‑ также монахиней. Инасью был обременен комплексом вины, который порождал у него желание искупать грехи, ему не принадлежащие. Когда ему было тринадцать лет, королевской грамотой ему было даровано «право наследования прав, почестей, дворянского звания, титулов и власти так, как если бы он был рожден в законном браке». Одно из этих прав состояло в том, чтобы пользоваться титулом «дона», и действительно под многими его письмами стоит подпись «D. Inacio». 

Он служил пажом при дворе Жуана III, а в 1548 году вступил в Общество. Рукоположение он принял в феврале 1553 года, однако торжественные обеты дал лишь 9 апреля 1564 года. До этого он был ректором коллегии св. Антония в Лиссабоне, визитатором, вице-провинциалом во время отсутствия отца Мигеля де Торреса в Риме, а также основателем и первым ректором коллегии в Браге. 

Много раз он вызывался участвовать в миссиях. 24 февраля 1566 года Франциск Борджа назначил его визитатором Бразилии. С тех пор и вплоть до дня его окончательной жертвы жизнь дона Инасью была посвящена Бразилии. 

Когда визитация (1566‑1568) была завершена, Провинциальная конгрегация избрала его представителем миссии на Конгрегации прокураторов, которая должна была состояться в Риме в 1569 году. После этой конгрегации Борджа назначил его провинциалом Бразилии и, следуя просьбе Игнатия позволить ему набрать персонал для служения на его обширной территории, уполномочил его взять с собой по пять человек из каждой из испанских провинций в дополнение к тем, которых он сможет набрать в Португалии. 

Семьдесят человек для Бразилии 

Когда Азеведу проезжал через Сарагосу, ему дали брата Хуана де Майоргу из Наварры, тридцати восьми лет от роду, искусного художника, дабы он украшал церкви редукций. В новициате Медины-дель-Кампо его представили Франсиско Пересу Годою, близкому родственнику Терезы Авильской, который пожертвовал своими шикарными волосами и усами, но скрыл, что плохо видит одним глазом. Дон Инасью все равно взял его с собой, как и схоластика Эрнана Санчеса и брата Григорио Эскрибано. Еще пять человек примкнули к ним в Пласенсии, в Касересе: отец Эстебан Судайре из Наварры, схоластик Хуан де Сан-Мартин, новиций-коадъютор Хуан де Сафра, Алонсо Лопес и Хуан де Баэна. 

Вместе с теми, кого удалось набрать в Португалии, число будущих миссионеров достигло семидесяти. Этим семидесяти и предстояло «десантироваться» на бразильскую землю. 

Они разделились, сев на три судна: отец Педру Диаш с двадцатью  общниками – на корабль дона Луиша ди Вашконселуша, отец Франсиско де Кастро с тремя – на корабль, на котором плыли, направляющиеся в колонию переселенцы; провинциал же с сорока пятью общниками сел на корабль «Сантьяго». 

Флотилия отплыла из Лиссабона 5 июня 1570 года. Восемь дней спустя она достигла острова Мадейра без каких-либо происшествий. По пути они видели несколько кораблей, но, поскольку у них судов было целых семь и они все время держались рядом, никто не осмеливался на них напасть. В Мадейре им пришлось дожидаться попутного ветра. Но торговцы из Опорто, везшие груз на «Сантьяго», не желали терять время и убедили губернатора позволить им отправиться в Ла-Пальму, разгрузить судно и воссоединиться с флотилией для дальнейшего путешествия в Бразилию. Отплытие было назначено на субботу, 30 июня. 

Прежде чем они вышли в море, дон Инасью собрал своих людей и выступил перед ними с речью, как капитан перед войсками. Эти моря кишели пиратами-гугенотами и поскольку корабль «Сантьяго» отправлялся в плавание один, миссионерам следовало подумать о том, что их может ждать мученичество. Тем, кому недостает отваги, предлагалось остаться на острове и продолжать путь вместе с другими судами. Четверо послушников последовали этому совету, их заменили четверо других: двое испанцев и двое португальцев. 

«Сантьяго» вышел из порта, а семь дней спустя его пассажиры увидели остров Ла-Пальма. Но они не смогли войти в столичный порт и нашли пристанище южнее, на якорной стоянке Тасакорте. Оттуда они могли добраться до столицы, Санта-Крус-де-ла-Пальма, по суше, что было безопаснее. Так посоветовали отцу Азеведу доброжелатели. Тот, однако, не хотел избегать опасности. Проведя пять спокойных дней в Тасакорте, «Сантьяго» вновь поднял паруса и вышел в море. 

Смерть на Канарах 

На рассвете третьего дня пути, 14 июля, когда порт Санта-Крус был уже виден путешественникам, «Сантьяго» стали преследовать четыре корабля и галеон, возглавляемый Жаком Соре, опаснейшим пиратом-гугенотом. Всего несколько дней спустя (8 августа) будет подписан Сен-Жерменский мир между католиками и гугенотами, но даже это не предотвратило бы бойни. Галеон атаковал «Сантьяго». Когда он не сумел взять судно на абордаж, его первый лоцман и двое солдат проникли на борт «Сантьяго», но были убиты португальцами. Соре предпринял вторую попытку, отправив на «Сантьяго» пятьдесят человек, и между пиратами и маленькой командой «Сантьяго» завязалась ожесточенная схватка. 

Как только Азеведу узнал, что напавшие на них – гугеноты, он вызвал на палубу тридцать девять своих товарищей. Держа над головой образ Пресвятой Девы, он увещевал моряков сражаться, а иезуитов – бесстрашно отдать свою жизнь за католическую веру. Из своего командного пункта на борту галеона Соре громко кричал: «Смерть папистам! Бросайте иезуитских собак в море!» Азеведу первым вышел навстречу захватчикам. Он закричал: «Братья! Умрем за Бога и за нашу веру!» Одним мощным ударом ножа священнику пробили голову до самого мозга. Но даже после этого Азеведу продолжал увещевать своих людей, пока не упал с грудью, трижды пронзенной ударами копья. 

Следующим пал брат Бенту ди Каштру, который служил на борту наставником новициев. Высоко воздев распятие, он внезапно вышел на полубак, где шло сражение, и, демонстрируя гугенотам свое бесстрашие, сказал: «Я – католик, сын Католической Церкви!» Даже три выстрела из аркебузы не заставили его замолчать. Нанеся ему множество ножевых ранений, его, все еще живого, бросили в море. 

На корме брат Мануэл Алвариш увещевал португальских матросов и порицал за слепоту гугенотов. Ему ранили ножом лицо, потом его растянули на полу и отрезали ему руки и ноги. Однако его не убили, чтобы он еще помучился. Обратив глаза к своим товарищам, он сказал им: «Не жалейте меня, но завидуйте. Я провел в Обществе пятнадцать лет и последние десять просил о том, чтобы меня послали в Бразилию. Эта смерть – моя лучшая награда». Один из гугенотов поднял его и швырнул в море. 

Франсиско Перес Годой, родственник св. Терезы, увещевал своих товарищей словами, которые часто слышал от своего наставника Бальтасара Альвареса: «Братья, сохраним высокие помышления чад Божиих!» 

Подобным образом расправились со всем иезуитами. Одного за другими их, еще живыми, кидали в море: брата Хуана де Майоргу, художника; отца Гонсалу Энрикиша и братьев Мануэла Пашеку, Мануэла Родригиша и Эстебана Судайре, который напевал “Te Deum”, когда его поднимали, чтобы бросить в море, брата Браша Рибейру, которому пираты проломили голову эфесами своих шпаг, Педро де Фонсеку, которому ударом ножа отрезали язык и выдернули челюсть, Симона ди Акошту, красивого восемнадцатилетнего мальчика, которого привели на галеон и который на вопрос капитана, является ли и он одним из prêtresjésuits, ответил, что он – брат и товарищ тех, кто умер. Соре тут же велел обезглавить его и бросить в море. 

Оставались еще двое больных: Грегорио Эскрибано и Алвару Мендиш. Они встали, облачились в сутаны, примкнули к остальным и вместе с ними приняли мученическую смерть. 

Тело отца Азеведу по-прежнему лежало на палубе с образом Пресвятой Девы в руках. Поскольку пиратам так и не удалось вырвать этот образ из его рук, они бросили его в море вместе с изображением Пресвятой Девы. Тело не тонуло, но плавало по поверхности воды, так что был виден образ. 

Лишь одному из иезуитов удалось остаться в живых: брату Хуану Санчесу. Его пощадили, так как он был поваром, а пиратам нужны были его услуги. Его отвезли во Францию. Позже он вернулся в Испанию и рассказал о случившемся. Его место занял племянник капитана по имени Сан-Хуан, который подружился с иезуитами и мечтал вступить в Общество. Он подобрал сутану, которую увидел на полу, надел ее и принял смерть вместе с иезуитами. Хроники нарекли его Хуаном Адаукто: «примкнувшим». 

Подробности мученической кончины иезуитов стали известны также от нескольких монахов, которых Жак Соре взял в плен еще раньше, и от солдат и матросов судна «Сантьяго». 

Анчьета-провинциал 

Несмотря на утрату этого подкрепления, число иезуитов выросло от тридцати во времена Нобреги до почти ста сорока, что весьма немало для миссии, существующей менее тридцати лет. До тех пор миссией руководили Мануэль де Нобрега (1549‑1559), Луиш да Гран (1559‑1579) и Игнасио Толоса (1572‑1577), чьим преемником и станет Анчьета. Но кто-то вдруг осознал, что будущий провинциал еще не принес обетов. Следуя своим принципам, этот человек не сказал ни слова. Анчьета принес обеты 8 апреля 1577 года и был в конце того же года назначен провинциалом. 

Он вступил в должность в страхе и трепете, но ни в чем не изменил своим обыкновениям: он продолжал «помогать в наставлении индейцев», как сам он это называл, когда только позволяли должностные обязанности. «С ними я уживаюсь лучше, чем с португальцами, потому что ведь это к ним, а не к португальцам, я приехал в Бразилию». 

Он также продолжал, как и прежде, жить просто, не зазнаваясь и никому не причиняя беспокойств. Во время морских путешествий он бодрствовал почти всю ночь, чтобы могли отдохнуть другие, и почти все время проводил в молитве; обходя деревни, он путешествовал пешком и босиком и никогда не позволял индейцам носить себя на плечах или возить на коне в связи с болезнью позвоночника. Он не изменил этим привычкам даже на пороге смерти, в 1581 году. 

Он руководил развитием миссии, основывал новые деревни, учреждал новые миссионерские пункты. Он предпринял первые шаги к основанию будущих парагвайских редукций, открыл «госпиталь» laMisericordia в Рио-де-Жанейро, у входа в который по сей день стоит статуя в память о нем, и поставил незабываемые представления о страстях Христовых, но прежде всего, лично поддерживал связь с подчиненными, для чего несколько раз обошел всю Бразилию вдоль и поперек. Обычно такие путешествия занимали до трех лет, Анчьете же удавалось укладываться в один год. Ниже мы увидим, как он достигал этого. 

Провинциал жил в Баие, и до домов, которыми был усеян берег от Пернамбуку до Сан-Висенти, оттуда можно было добраться только на корабле. За то время, когда Анчьета был провинциалом, он совершил это путешествие, должно быть, дюжину раз. У него была маленькая, но хорошая парусная шлюпка «Санта-Урсула» и искусный лоцман, брат Франсишку Диаш. Анчьета родился и вырос на острове, и жизнь его всегда была связана с Атлантическим океаном; его волны не страшили миссионера. 

Через шесть месяцев после вступления в должность апостольский администратор Рио-де-Жанейро Бартоломеу Симойнш Перейра пожелал посетить Сан-Висенти. Анчьета предложил ему совершить путешествие на «Санта-Урсуле», но прелат предпочел воспользоваться другим кораблем, объяснив это тем, что у него уже есть на сей счет уговор. Его превосходительство отплыл раньше, но скромная шлюпка Анчьеты нагнала хорошо оснащенный корабль. Чтобы покрыть это расстояние, прелату потребовалось четыре дня; Анчьета преодолел его за двадцать четыре часа. 

Никто не знал берег от Итамараки до Итаньяэна так хорошо, как Анчьета. Часть же этого берега он знал, как свои пять пальцев, потому что плавал вдоль нее более двадцати раз: это был берег от Рио до Сан-Висенти с его мирными бухтами, окруженными ослепительно белым взморьем, и с зеленеющими вдалеке вершинами Серра-ду-Мар, то раскрывающийся амфитеатром, то протягивающий в море каменные щупальца мысов и островов. Самым обманчивым и непроходимым из этих мест был Кайрусу. Его называли бразильским мысом Доброй Надежды, а Анчьета, желая подчеркнуть сложность какого-либо дела, говорил: «Это труднее, чем пройти Кайрусу». 

Франциск Ассизский, S.J. 

Семь раз шлюпка Анчьеты едва не опрокидывалась. В таких случаях он руководствовался словами «Poverello» из Ассизи: «Благословен Господь, повелевающий морями и ветрами, которые послушны ему, служа людям, которые так непослушны Господу». 

Анчьета так глубоко усвоил эти слова, что ощущал себя частью природы, живой и неживой, моря и суши. 

Море и его неистовство. Однажды шлюпка Анчьеты три дня и три ночи пыталась преодолеть залив Баия-де-Тодус-ус-Сантус, и всякий раз неистовая буря относила судно назад. У всех опустились руки. Не сдавался только Анчьета. Он все время находился на палубе, держась за снасти и преклонив колени в молитве. Они достигли устья реки Вазабарриш. Буря угрожала разбить их суденышко о прибрежные рифы. 

«Благословен Господь! Если мы и спасемся от моря, мы не спасемся от суши», ‑ воскликнул Игнасио Толоса, подумав о жителях этих земель, которые воевали с португальцами и не преминули бы полакомиться своими жертвами. 

Брат Перу Лейтан пошел на исповедь к Анчьете, который заверил его, что их корабль не потерпит крушения. Брат хотел спуститься вниз, чтобы сообщить эту радостную весть отцам, готовившимся умереть. «Оставь их, не ходи. Обращение к Богу никогда не бывает лишним». 

Птицы и рыбы. Однажды, когда они пересекали бухту Гуанабара (Рио-де-Жанейро) на каноэ под палящим солнцем, товарищ Анчьеты пожаловался на зной. Три или четыре красных ибиса (птицы размером с курицу с ярко-красными перьями) пролетали над головой. Анчьета сказал их вожаку на языке тупи: «Eropyta nde bojai orebo» («Лети со своим отрядом над нашей головой»). Птицы улетели и вернулись с огромной стаей и на протяжении пяти километров летели над каноэ, образуя павильон. Когда путники приплыли, Анчьета опять обратился к птицам на языке тупи: «Pecuai, pessuape» («Можете лететь своей дорогой»). 

В другой раз его послушались киты в бухте Ганабара. Четырнадцатилетний Франсишку да Силва однажды пересекал ее вместе с Анчьетой. «Внезапно нас окружило множество китов, так что каноэ не могло плыть. Гребцы были поражены и не знали, что делать. Отец Анчьета, сидевший на корме подле меня, встал и сказал нам: “Не бойтесь”. Он благословил китов, и киты исчезли, уйдя на дно. Гребцы принялись грести снова». 

Чудесная рыбалка 

Рыбная ловля была одним из излюбленных занятий индейцев и важным источником их пропитания. «Как грустно сегодня у вас в деревне!» ‑ заметил Анчьета, придя в деревню Эспириту-Санту, ныне Вила-ди-Арбантиш в Баии. «Еще бы, ‑ отвечали индейцы, ‑ ведь нам нечего есть». – «Давайте же все пойдем на берег и поищем еду». – «Но сейчас не та пора, и море не в том состоянии». – «Не беда. Пойдемте все вместе, и пусть никто не отказывается, ибо все вернуться довольными». Вся деревня устремилась за ним на берег, в пятнадцати километрах от селения. Но прилив был в самом разгаре, и индейцы воскликнули в отчаянии: «Разве ты не видишь, отец, что сейчас не время рыбачить?» ‑ «Какой рыбы вы хотите?» ‑ «Guaramirim» (Это была рыба величиной с ладонь, которую нельзя было найти в это время на этом берегу). Анчьета указал им место примерно в четверти лиги от места, где они стояли, и индейцы отправились туда рыбачить. Они наловили гораздо больше, чем хотели. 

Но самый известный случай произошел в Рио в 1583 году, когда случилась сильная нехватка рыбы, после того как по морю прошла испанская флотилия. Коллегия снарядила большую рыболовную экспедицию на озеро Марика. Анчьета тоже отправился в экспедицию и, прежде чем приступить к делу, спросил рыбаков, какой рыбы они хотят наловить. В зависимости от ответов он указывал им разные места в озере или в море. Кончилось тем, что вся песчаная отмель между озером и морем была завалена огромными грудами рыбы. Теперь перед рыбаками стояла нелегкая задача всю эту рыбу засолить. Чайки, пеликаны и бакланы кружили над берегом, жадно состязаясь за добычу. Индейцы в отчаянии стали молить Анчьету положить этому конец. Анчьета обратился к птицам на языке тупи и запретил им тревожить индейцев: они получат свою долю потом. Птицы перестали досаждать рыбакам. 

Волны и приливы. Как-то раз, когда дневные труды уже подходили к концу, заметили, что Анчьеты нигде нет. Его друг Перу Лейтан в тревоге стал разыскивать его, но тщетно. Он пошел по следам на песке и увидел нечто невероятное. Волны прилива затопили весь берег, кроме небольшого пятачка, посреди которого, погруженный в молитву, стоял отец Хосе де Анчьета. Кроме того, к тому месту, где он стоял, вел сухой коридор. Брат пытался разбудить его, крича и шумя что есть мочи. Все было напрасно. Не видя иного выхода, он набрался храбрости, прошел по коридору, образованному морскими волнами, встряхнул Анчьету и заставил его очнуться. «Идемте, отец, уже поздно». Анчьета встал и очень спокойно пошел вперед. Море смыкалось за его спиной, заливая то место, которое прежде было пустым. Перу Лейтан следовал за учителем, и вода быстро настигала его. Он испугался и побежал. «Маловерный! Зачем ты усомнился? Разве не знаешь, что море и ветра повинятся Господу?» 

Смена караула 

Но каким он был провинциалом? 

Для некоторых – слишком мягким, да и действительно суровости он предпочитал доброту. Но сама его доброта, честность и дальновидность, которой он славился, принесли ему всеобщее уважение. Разумеется, он проявлял твердость по отношению к неиезуитским властям, которые пытались противостоять некоторым его решениям. В 1585 году он принял в Общество Франсиско Эскаланте. Эскаланте был плотником, участником испанской экспедиции в Магелланов пролив, и Сармьенто де Гамбоа требовал, чтобы Анчьета вернул его экспедиции. «У меня нет сил противостоять вам, но не ждите, что я отдам его вам так просто», ‑ был его ответ гордому испанцу. Генерал Вальдес встал на сторону Анчьеты, и Эскаланте остался в Обществе. 

Визитаторы приезжали тогда часто, и во дни правления Анчьеты его тоже посетил визитатор, отец Криштован ди Говейя. Визитатор отозвался о провинциале следующим образом: «Он – верный, благоразумный и смиренный человек, любимый всеми; ни у кого нет на него никаких жалоб, и я тоже не нахожу в нем ничего заслуживающего порицания». 

Его преемник, Марсал Бельярти прибыл в Бразилию в 1587 году, но в должность смог вступить лишь на следующий год. Анчьета находился в Витории, в капитанстве Эспириту-Санту, и был назначен настоятелем дома Сан-Тьяго. В последней четверти шестнадцатого века капитанство Эспириту-Санту было главным полем деятельности миссионеров Бразилии, и в следующие пять лет, 1588‑1592, ревностное служение Анчьеты совершалось именно там. Там он был отцом и индейцам, и португальцам, неустанным катехизатором, ревностным проповедником, советником правителей, утешителем страждущих. Множество писем, исполненных богатейшего духовного содержания, а также многие его литературные произведения на языке тупи, испанском и португальском относятся именно к этому периоду. 

Эштеван Машаду и Суасу 

Происходили и новые необычайные происшествия. 24 июня 1588 года в деревне Сан-Жуан праздновали день ее святого покровителя, и в честь праздника были устроены народные спортивные игры и соревнования, в том числе «утиные бега». Победителями провозгласили сразу двух, и рассудить спор попросили Анчьету. Анчьета обратился к четырехлетнему ребенку по имени Эштеван, совершенно немому: «Кто из этих двоих выиграл утку?» ‑ «Вот этот, ‑ сказал немой мальчик, указав на одного из них, ‑ но утку заберу я, для мамы». 

Суасу был маленьким индейцем-калекой, который не мог стоять на ногах и передвигался на четвереньках. Однажды, в 1591 году, он вместе со своими односельчанами отправился в Реритибу, чтобы получить наставление в вере. Увидев его, Анчьета велел ему встать. Ребенок ответил, что не может. Анчьета дал ему кинжал и посох и повторил приказ. Тогда Суасу вскочил на ноги и начал ходить. Весть об этом облетела всех, и все сочли это событие чудом. 

Последние труды 

В 1592 году провинциал, отец Бельярти, назначил Анчьету визитатором домов Южной Бразилии с местом постоянного проживания в Рио-де-Жанейро. Он дал ему возможность еще раз побывать в Сан-Висенти и увидеться со старыми друзьями. В августе 1594 года, едва узнав о прибытии нового провинциала, Перу Родригиша, он счел себя свободным от этой должности и 7 сентября вернулся в Эспириту-Санту, где и проведет остаток дней. Год спустя он был назначен провинциалом, но, когда в конце 1595 года приехал Перу Родригиш, его освободили от этой должности и попросили избрать любое место в провинции, где он хотел бы провести остаток лет. От этого предложения он отказался. Как он признался в письме к отцу Инасью Толосе, «с моей стороны было бы большой ошибкой распоряжаться собой. Уже сорок два года, как я полностью отдал себя в распоряжение своим настоятелям. Так же отдал я себя и в распоряжение отца Фернана Кардина (ректора Рио-де-Жанейро), и Господь наш пожелал, чтобы я стал помощником отца Дьогу Фернандиша в деревне Реритиба и помогал в наставлении индейцев». 

Здесь он самоотверженно трудился, обучая христианской вере три тысячи индейцев этой деревни. В июне 1596 года его вызвали в Виторию, чтобы назначить исполняющим обязанности настоятеля до прибытия нового настоятеля. Он повиновался, хотя был болен и лежал в постели. Когда новый настоятель явился, Анчьета на некоторое время удалился на ферму к своим друзьям. Состояние его здоровья было очень ненадежно. В мае 1597 года он почувствовал, что смерть близка, и его на каноэ отвезли в Реритибу, где он прожил еще три недели. Он еще смог написать свое последнее поэтическое сочинение. Рукопись, написанная сильно трясущейся рукой, хранится вместе с прочими его поэтическими произведениями в Римских архивах. Это его последняя проповедь жителям Эспириту-Санту и всей Бразилии о благочестии Пресвятой Девы Марии. Она завершается временным прощанием с ними до вечной встречи на небесах. 

Однажды вечером, когда он поднялся, чтобы подготовить размышление для больного члена общины, у него случился обморок, и состояние его стало тяжелым. Утром 9 июня он попросил дать ему святое Напутствие. Его смерть была достойна его долгой жизни, исполненной святости и служения. 

Индейцы на своих плечах отнесли его тело в Виторию, где он был похоронен в церкви Сан-Тьяго. Апостольский администратор Рио-де-Жанейро Бартоломеу Симойнш Перейра, совершавший похоронные обряды, провозгласил его апостолом Бразилии.