ЧАСТЬ ПЕРВАЯ  

Молитва в вере 

1. Потому что я верю 

Молитва есть выражение моей связи с Богом, моего отношения к Нему. Поэтому я могу молиться лишь в том случае, если я верю в эту связь. Но именно это и пришел нам объяснить Христос. Он пришел для того, чтобы еще раз сказать нам, что у нас есть Отец, Который нас любит и Который желает установить с нами прочную личную связь. На глазах у апостолов Сам Христос переживал это единение со Своим Отцом, связь с Которым выражалась в Его словах, в оценках и в поступках, которые должны стать образом нашего делания в молитве. И когда Он переживал перед апостолами эту связь с Отцом, Христос одновременно пробуждал их к тому таинственному миру, свидетелем которого Он был. 

Молитва не вызывает трудностей у того, кто обладает верой. Он знает, что он произошел от Бога, и обязан этому Отцу своего существования выказывать признание и уважение. Он знает, что этот Бог настолько велик, настолько отличен от него, что он не может ни охватить Его, ни по-настоящему познать, и его молитва исполняется смирения. Когда он принял откровение Христа и познал, что этот Бог, каким бы несказанным Он ни был, раскрылся в Сыне? Он дерзновенно верует в то, что в этом Сыне, Глаголе Отца, он хотя бы отчасти приобщился к божественной тайне. И тогда его молитва становится смиренным созерцанием в вере — в вере в то, что он желает выразить словами, но чего слова передать не могут. По мере того как он продвигается в делании молитвы, он видит, как между ним и миром Отца выковывается связь более прочная и более глубокая, нежели любые человеческие связи. В своем новом опыте человек познает то, что доселе он мог познать лишь через веру. 

По мере такого продвижения человеческого существа связь с Богом становится более естественной, ибо человеческая способность постигать и любить постепенно возрастает и в конечном счете обожается. Однако каким бы продвинутым ни было это преображение, оно неизменно остается смиренным молением существа, стремящегося к все большему свету и любви. Никогда человек не войдет победителем в область Божью. Люцифер попытался, и знает, во что ему это обошлось. В своем приближении к бесконечной цели человек есть молитва, ибо в человеческом взоре Бог неизменно возрастает по мере того, как человек Его раскрывает. 

Молитва неизменно связана с миром веры, с устремлением к этому миру и, в конечном счете, к жизни в этом мире. И если человек погружается в мир веры, то более нет напряжений, устремлений и связей, которые могли бы быть установлены. Человеческий мир замыкается на целях, достичь которых способно человеческое общество. И тогда человек стремится найти работу, обивает пороги сильных мира сего. И тогда его молитва есть не что иное, как просьба, обращенная к той или иной организации или администрации. И единственное, что может еще напомнить ему о том, чем должна быть молитва, остается просьба, с которой он обращается к другу, когда попадает в трудное положение или начинает в чем-то нуждаться... И он еще продолжает говорить: «Я умоляю вас, я прошу вас», но не будет никого, к кому бы он мог обратиться с этими словами, когда почувствует, что его существо колеблется и слабеет и склоняется к небытию... 

В своем обыденном страдании он еще может молиться, но когда это страдание достигнет некоторой степени, он уже не сумеет, он уже не сможет совершить молитву. Впрочем, он знает, что не найдется человека, который бы спустился в бездну, где он оказался. Ему потребна вера, но ее более нет у него. Если же, подобно находящемуся в бездне Ионе, он возопит, все равно он знает, что никто не услышит его мольбу. И тогда он замолкает. Его страдание исполнено отчаяния, ибо его жизнь открывается лишь на саму себя и на жизнь других людей... Но эта человеческое сообщество, что может оно принести, когда сама основа нашего существа истачивается смертным томлением, а ее основы рушатся? Не будем соблазняться прекрасной идеей человеческого сообщества, которое в конечном счете покидает нас, когда смертное томление начинает терзать нас в самой глубине нашего существа. Но для того, кто верует, это именно то мгновение, когда Бог отвечает... Лишь Он слышит молитву, подымающуюся из бездны человеческого одиночества. 

2. Укорениться в вере 

Ты услышан — ощущение этого может быть причиной веры. Человек, который знает христианское учение и испытывает огромное восхищение перед Христом, может и не иметь веры; иными словами, такой человек не способен поверить в то, что Иисус есть Сын Божий. Для него Иисус — человек. Все те качества, которые можно найти в Нем, по-видимому, не постулируют Его особое божественное происхождение. И в приведенном случае доверие, оказанное Христу, ничем не обязано вере в Него. 

Однако может случиться так, что в критической ситуации этот человек просто скажет: «Господи, если Ты есть то существо, каким Ты притязаешь быть, помоги мне!» И внутренний свет может охватить того, кто высказал это прошение. И в этом опыте он обретет доказательство того, что Христос есть больший человека. Человек обретает веру, он открывает существование другого мира, действие которого раскрывает посредством Христа. И следствием его молитвы становится раскрытие к миру, в существование которого он не желал поверить. 

Вера может родиться таким образом; или же естественным образом она может расцвести в христианской среде; но в любом случае она есть непременное условие молитвы. Здесь мы не будем это доказывать. Мы лишь укажем, как сделать веру основой самой молитвы. 

В Евангелии мы не раз слышим Господа, прославляющего веру тех людей, что испрашивали у Него исцеления. Они молили Его, ибо верили, что Он может их исцелить. В противном случае они бы лишь восхищались Им, ведь Он говорил столь прекрасно. Он не творил чудеса для тех, кто в Него не верил, ибо эти чудеса суть откровение некого могущества, которое должно быть признано через веру. В Назарете он истолковал одно место из Исаии как призыв к вере, обращенный к слушающим. Но они отказались последовать за Ним в эту божественную область, в которую он желал их ввести. И разговора нет, чтобы эти жители Назарета обратились за чудесами к своему знаменитому земляку. Они нечувствительны к вере, которую Он им предлагает, ибо они воображают, что знают Его. 

Первичная форма молитвы, или скорее основополагающее отношение, в какое следует превратить молитву, есть состояние полного доверия по отношению к Иисусу. Не всем это дается с легкостью. Поэтому-то следует постоянно к этому состоянию возвращаться — подобно Марии, которая у ног Иисуса внимала Ему, подобно Марфе, которая слушала Его, приготовляя трапезу, подобно блуднице, простершейся перед Ним в ожидании исходящего от Него слова прощения, подобно Петру, который действовал с твердостью, но столь же легко поддавался внутренним влечениям, подобно Иоанну, который неустанно взирал, слушал, наслаждался словами и поступками Иисуса, подобно Иосифу, который безмолвствовал, но ощущал, что душой и телом он охвачен тайной, ради исполнения которой Бог нуждался в нем, тайной, все измерение которой он не мог постичь, подобно Марии, которая хранила в сердце своем весь полученный ею свет, освещающий ту тайну, одним из посредников которой она была. 

У них мы встречаем одно и то же постоянное, умиротворенное внимание к тайне, раскрытой Христом. Именно в этом состоит Евангелие — пробуждение людей к тайне Бога, раскрытой Его Сыном. Поразительно то напряженное внимание, какое раскрылось в поведении Марии, когда ангел говорил с ней, а также Елисаветы, когда Мария навестила ее, или Иоанна Крестителя, когда он встретил Христа, или Иоанна и Андрея, когда они первый день провели с Иисусом, или толп людей, слушающих Иисуса... 

Мы должны поступать так же, если хотим продвинуться в молитве: мы должны внимать тайне, тихо струящейся в тексте, в мысли, в свете. Необходимо здесь утвердиться, с умиротворенной настойчивостью возвращаться сюда. Точкой опоры, которая поможет моей вере укрепиться, расцвести, может послужить нечто весьма малое: слово Евангелия, внутреннее вдохновение, воспринятая благодать, помощь бедняку, взятые на себя заботы другого человека. Причины, благодаря которым изливается свет на Бога, сами по себе не столь уж и важны. Необходимо возвращаться к тайне, соделывать ее средоточием наших мыслей столь долго, насколько это в наших силах. Вначале поверхностное, наше молитвенное предстояние в результате становится все более глубоким, оно приводит все наши способности в молитвенное состояние. 

Эта мысль способна питать нас на протяжении дней, недель, месяцев. Благодаря ей первичное восприятие веры преображается в некую реальность существования. Таким образом, я могу сконцентрировать мою внутреннюю жизнь на мысли о том, что Бог меня любит. И я уже не нуждаюсь в интеллектуальном самоуверении, ибо я верую словам Христа, переданным через свидетельство Евангелия. Необходимо, чтобы эта уверенность веры направляла мои мысли и мою убежденность в вере. 

Дабы облегчить это проникновение в приоткрывшуюся истину, полезно утвердить ум на речении, ее резюмирующем: «Бог есть любовь», «Если бы ты знал дар Божий». Эти речения содержат в себе свет и силу, которые раскрываются в нас, когда мы возвращаемся к тайне, одушевленные молитвой. 

3. Разум и вера 

Многие люди отказываются воспринять образ мышления, диктуемый верой. 

В качестве примера возьмем две заповеди любви – любви к Богу и любви к ближнему. Смысл первой заповеди предполагает, что мы согласны размышлять о ней в вере. Измерение этой любви и ее происхождение недоступны реальным способностям человеческого разума. Дабы в вере осмыслить эту любовь, необходимо принять откровение об Отце и Его любви, которое принес нам Христос. Зачатки всякого размышления об этой заповеди, всякой молитвы, на ней основанной, даны Христом. Когда христиане вступают на путь любви к Богу, у многих из них возникает ощущение, что они вступили на подвесную дорогу, пролегающую в облаках. В их глазах Бог лишен какой-либо консистенции, ибо они не принимают то данное веры, какое им предлагает Христос, переживший его в Своем собственном существовании. 

Таким образом, для многих настояние на второй заповеди становится своего рода уклонением от первой заповеди. В оправдание они приводят прекрасные речения Христа и Иоанна о любви к другим — знамению любви к Богу и связи с ней. Но они забывают, что никогда ни у Иоанна, ни у Павла, ни у Христа не было сомнений в приоритете любви к Богу. 

Очевидно, что для многих настояние на любви к ближнему есть своего рода косвенный способ уйти от взаимоотношения, пережить которое можно только в вере. Но вера стесняет их. Однако они не хотят отрицать ее, поэтому переводят внимание на другую истину, познать на опыте которую можно и без веры. 

В действительности, Христос желает открыть нам, что есть лишь одна заповедь: любить так, как любит Бог. Мы все суть человеческие существа, поэтому эта любовь обращена и к другим, и к Богу, как бы к двум полюсам. Когда мы размышляем о любви, то можем совершать это лишь в человеческой перспективе. И тогда нет какой-либо необходимости в вере. Но когда мы пытаемся постичь любовь в ее направленности к Богу, нам следует рассматривать ее в свете веры, ибо здесь мы познали Бога через откровение, данное нам Христом. 

Эту любовь, о которой нам свидетельствует Бог, и любовь, которую я должен Ему засвидетельствовать, я уже могу хотя бы отчасти познать, размышляя обо всем том, что мне известно о любви мужа к жене, родителей к своим детям и детям к своим родителям. Все то, что я знаю о любви благодаря исполнению второй заповеди, бросает свет на первую заповедь. В молитве этот человеческий опыт помогает мне наделить смыслом любовь к Богу, и даже придать ей реальный «вкус». 

Но если для познания любви к Богу я совершаю только это, я впадаю в духовную прелесть; и я впадаю в заблуждение, если, оставаясь на этой степени, притязаю на любовь к Богу. Именно об этом совершенно недвусмысленно говорит Господь: если кто не возлюбит Меня более, нежели своего отца, своей матери, своей жены и т. д., тот недостоин быть моим учеником. 

Некоторые пытались толковать «более» как увеличение ревности и интенсивности, однако не этим измеряется любовь. В данном случае «более» означает раскрытие навстречу иной иерархии ценностей, ибо тот, кто ради Христа покидает своих родителей, начинает любить их еще более, нежели раньше. Он раскрывается навстречу другой любви, но эта любовь, оставаясь такой же «любовью», как любовь, от которой он отрекается, есть, тем не менее, любовь иного порядка. 

Если мы хотим постичь сущность этой новой любви, мы должны в конечном счете отказаться от сравнений с человеческой любовью, после того как мы использовали их. Необходимо изменить наш образ мышления. Пытаясь понять, до сих пор мы прибегали к собственному опыту; отныне этот опыт необходимо принудить к молчанию. 

Следует сказать: «Господи, ты сказал: "...так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного" (Ин 3:16). В моем опыте нет ничего такого, что могло бы помочь мне понять то, чем может быть эта любовь. Когда Ты сказал: "Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей" (15:9). Кто объяснит мне образ, каким Отец любит Тебя, и даже – как Ты любишь нас?» 

В откровениях Христа все есть тайна для нас; поэтому на них следует взирать оком веры, от самого Духа Святого ожидая раскрытия смысла слов Христа. Мы засвидетельствуем наше стремление к духовному просвещению явив почитание, желание понять, смиренную готовность воспринять свет, который нам несет вера. Говорить и повторять: «Я верую, Господи, в Твою любовь, но я не могу постичь ее суть», — это и есть моление в вере. Всякая молитва должна превозмочь усилия разума, дабы расцвести в этом молитвенном состоянии, сопряженном с деланием Духа, долженствующим утолить наше ожидание. 

4. Безмолвие и вера 

Безмолвие выражает потребность в молчании, не более того, ради обретения покоя и мира. В этом безмолвии человек сосредоточивается в самой глубине своего сердца. Впоследствии он сможет с большим спокойствием переносить волнения на работе, производимый детьми шум и беспокойства. Всякий человек нуждается в безмолвии, подобно тому как он нуждается в отдыхе или во сне. 

Христианин прозревает в безмолвии двойную глубину. Он вкушает его подобно тому, как ее вкушает любой человек, но также через безмолвие он прозревает присутствие мира веры. Первая форма безмолвия дает человеку возможность внутренне собраться, вторая наделяет его вниманием – самым простым – к тайне Бога. 

Такую безмолвную молитву мы должны творить на всем протяжении дня. Она сама приходит к нам, как только мы оказываемся перед лицом тайны, которая нас превосходит. Безмолвие есть первый шаг к восхищению духа. Но восхищение духа есть делание веры, осуществленное в глубине нашего существа. Именно потому, что мы на опыте начинаем познавать все то, что предлагается нам верой, мы способны «выйти» из себя и пребывать в безмолвии, в отрешенности перед Богом. 

Безмолвие есть начало духовного восхищения. Мы безмолвствуем не ради удовольствия, какое может доставить молчание, но совершаем это, ибо знаем, что истина, которая занимает наш ум, не может быть постигнута при помощи наших собственных умственных сил. В поиске за Богом многие люди топчутся на месте из-за своей привязанности к молитве, которую я назвал бы «естественной». Они напряженно размышляют о предлежащих истинах, пытаясь понять их при помощи сравнений и логических рассуждений. Им кажется, что даже самое малое промедление в молитве лишит их плода, который они стяжали во время медитации. 

Благодаря такой медитации эти люди могут приобрести широкие познания в области Нового Завета и таинств веры. Такое познание может быть весьма тонким и глубоким, если этот опыт тайн веры оно сопряжет с богатством их духовных переживаний и постижений. Однако такое познание лишено подлинной духовной глубины. Связь с миром веры окажется чисто теоретической. Вера не сможет оживотворить все эти познания, почерпнутые в духовном чтении, в медитации, в духовном созерцании или в каком-либо конкретном делании. 

Вера становится в нас подлинно живой только тогда, когда мы молимся, медитируем, созерцаем и действуем в вере. Вместе с тем, вера была нам передана Тем, Кто узрел и зрит – Христом. Мы можем чему-то научиться лишь в том случае, если в безмолвии предстанем перед Ним. И само наше состояние должно быть растворено покорностью Богу, которая наделяет нас способностью воспринять Его учение. 

Область неведомого неизмерима по сравнению с тем немногим, что нам удается постичь в тайне веры. Когда ребенок, читая книгу, попадает на место, которое он не понимает, он повторяет слова, поднимает взгляд и ждет, доколе ему не объяснят непонятное. Что же касается тайн веры, ответ на них нам не будет дан аналогичным образом, при помощи слов, исходящих с неба. Постепенно нам будет дароваться – через веру – некая новая форма познания. Откуда придет оно? Из самой глубины текстов или же из глубины нашего ума, просвещенного верой. Однако для этого потребуется много времени. Поэтому мы должно постоянно творить эту молитву «припадающего» безмолвия и ожидания, открытого навстречу грядущему свету. 

Если здесь я говорю о безмолвии, то речь идет не о простом молчании, но о безмолвии, растворенном устремлением и ожиданием. Литургия исполнена таким безмолвием, особенно во время Филиппова поста. Безмолвие, о котором я говорю, есть иной способ выразить ту пустотность, которую мы желаем заполнить Богом. Пустотность познания, взывающего к свету, пустотность сердца, жаждущего присутствия Божия. 

Размышляя над тем или иным местом Евангелия или над той или иной истиной, мы должны выработать привычку создавать в нас самих эту неизмеримую пустотность, которая выражается безмолвием и которая есть ожидание пришествия Бога. Возьмет в качестве примера следующий текст: «...прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин 8:58), и начнем молитвенно созерцать его способом, о котором я говорил выше. Сближение этого текста с текстом Исход, гл. 3, ст. 14 раскрывает передо многой бесконечные перспективы. Но, кроме этого, что я могу сделать еще? Отдаться величественным размышлением о божественном абсолюте? Быть может, в свое время это было бы неплохим решением. Следует в безмолвии молиться этим текстом; это безмолвие означает, что я жду от Бога объяснения – в самой глубине моего духа – Его сути. Потихоньку, из глубины моего существа начнет подниматься свет, благодаря которому я, через веру, хотя бы отчасти проникну в тайну Бога. 

Время от времени человек нуждается в одиночестве и безмолвии. Наши современники, по-видимому, испытывают перед ними страх. Они не выносят одиночества и, следовательно, не могут молиться в одиночестве. Однако именно в безмолвии общение достигает своей подлинной глубины. И затем, что мешает хозяйке дома или деловому человеку забежать в церковь, положить около себя покупки, сделанные для дома, или портфель с документами и постоять в безмолвии? Именно здесь углубляется наша связь с теми, кого мы любим, и с теми, кто идет по улицам, не зная того, что даже самое малое безмолвие глаголет о столь многом, что не достанет слов, чтобы все это высказать. 

5. Смиренность молитвы 

В область веры, каким является мир молитвы, мы не можем войти применяя силу. Если Бог не открывает врата в ответ на наше вопрошание, то мы никогда не переступим за порог Его тайны. Именно поэтому Христос прославляет Своего Отца за то, что Он раскрыл эти тайны малым и смиренным и скрыл от сильных и гордых. Многих возмущает эта необходимость и долг умолять о даровании божественного света. Ведь это идет против их человеческого достоинства. Но скажите мне, откуда пришел человек и в чем коренится его достоинство? Я прекрасно знаю, что Бог наделил человеческий ум исключительным могуществом, удивительным величием. И тот, кто погружается в молитву, не раз ощущал в себе подымающий поток всей мощи творения и силы любви. И это наполняет человека сознанием присущей ему высочайшей ценности. Эта внутренняя мощь, раскрывающая все наиболее человеческое в нас, также приобщает нас к божественному. Но именно здесь, на вершине этого мистического исхода человека из себя, в потустороннем должно явиться ему Божественное Всемогущество. Если в этом мистическом исходе из себя мы действительно ощутили Божественное Всемогущество, которое здесь раскрывается, мы с легкостью скажем: «Боже, Боже мой, вся эта Мощь коренится в Тебе. Однако какой бы великой она ни была, она не может помочь мне познать Твою Тайну. И здесь я оставляю все, что я могу постичь, дабы услышать Твое Откровение, то Откровение, какое ты даровал мне узреть в Твоем Сыне». 

Священное Писание наполнено подобными молитвенными воплями, исходящими от Псалмопевца и Пророков. Они знали, что собственными силами человек не может получить доступ к тайне Бога. Их возвышенная молитва облекается в слова весьма простые и смиренные: «Услыши глас моления моего, когда я вопию к Тебе, к Тебе, Господи, я взываю. Господи, Скала моя, внемли мне». 

До тех пор, пока человек будет постоянно возвращаться к своим мыслям или перебирать в уме слова, он не сможет ощутить свою неспособность проникнуть и углубиться в тайну Богу. Но если он согласится в безмолвии предстать перед Богом (а такое предстояние и есть призывание в вере), то все изменяется. 

Он может лишь умолять Бога, дабы Тот обратил на него Свой взор и ответил на его моление. Хотя бы на мгновение он мог исполняться гордости за себя. Однако ныне он открывает, что перед лицом Бога Святого он жалкий грешник. Также он видит, что то, что он называл наукой, есть не что иное, как невежество. 

Следовательно, в каждой молитве мы должны стремиться к постижению и ради этого умолять Бога, дабы Он просветил нас. Смысл слов и фраз мы всегда можем понять, но постижение того, что Христос хотел объяснить нам, уже от нас не зависит, ибо то, что в книге есть слово, во Христе есть дух и жизнь. 

И даже если мы постигли нечто, мы должны сказать себе, что существует еще более глубокий смысл, который будет нам раскрыт лишь позднее, когда мы более глубоко проникнем в сокровенное Бога. Обетованное нам богопознание – неис­черпаемо. Поэтому в молитве мы должны неизменно сохранять смиренность. Более того, эта смиренность должна возрастать по мере нашего приобщения к сокровенному Бога. Не следует заблуждаться относительно природы этого смирения. Ибо оно ни некое болезненное чувство вины, ни даже чувство страха. Смирение есть простое признание бесконечного расстояния, которое нас отделяет от Бога в той совершенной близости, какую Он нам дарует, подобно тому, как ее даруют самому дорогому другу. Такое смирение есть смирение человека свободного, который знает, что его свобода достигает совершенства в признании его зависимости по отношению к Богу. 

В моих размышлениях о Троице я могу получить просвещение во всем том, что о Ней сказали Отцы Церкви. И тогда у меня возникнуть некоторые интуитивные представления, которые позволят мне подойти к тайне и углубиться в нее интел­лектуально и духовно. Однако тайна навсегда останется тайной, и наступит момент, когда я вынужден буду сказать: «Боже мой, что еще я могу сделать для того, чтобы еще глубже понять?» Полученный ответ будет гласить: «Отвергнись познания и смиренно и покорно прими научение Духа». Лишь в смиренном признании своей немощности человек может подготовиться к принятию от Бога внутреннего научения, которое раскроет тайну в новом свете. Что это за свет? Это духовное помазание, которое Дух распространяет на наши познания, когда мы соглашаемся с тем, чтобы они были оживотворены в свете веры. И тогда наши концепции и представления обретут новую глубину, новый «вкус». У человека возникает ощу­щение, что он воспринимает, а не создает нечто сам. Смирение есть не что иное, как ясное осознание места, какое мы занимаем в нашем отношении к Богу. Недостаточно одного лишь теоретического признания такой ситуации. Необходимо действовать соответствующим образом и выражать эту убежденность в нашей молитвенной жизни. Необходимо, чтобы это состояние стало привычным для нас. И тогда божественный свет будет постоянно изливаться на нас, как он изливается в сердца всех малых и смиренных. 

6. Язык веры 

Все то, что Христос пришел сказать нам о Боге, было выражено Им на человеческом языке. И по-другому и быть не могло. Однако это ставит некую проблему перед тем, кто отдался созерцанию Божьих тайн: проблему языка веры. Неверующим человеком этот язык может быть интерпретирован способом чисто человеческим. И в этом случае этот язык означает совершенно то же самое, что он означает в человеческом дискурсе; он не призывает к познанию тайны. Но слова Иисуса строго упорядочены для того, чтобы обозначить нечто иное, нежели обычная реальность. Осознать внутреннюю связанность речей Иисуса можно лишь за пределами чисто человеческих смыслов. Неверующий должен отрицать искренность Иисуса, отвергать правдивость его слов, ибо по-настоящему объяснить их он может лишь в том случае, если сам постулирует порядок вещей, в который он не верует. Когда Христос начинает говорить о своем Отце, сразу становится очевидным, что Он говорит не об Иосифе. И это ставит первый вопрос. Когда Он объясняет, что этот Отец есть Отец Небесный, он ставит новую проблему, ибо через это Он раскрывает отношения, которые превосходят человеческие представления об этом. Когда Он провозглашает, что Он и Отец суть одно, Он разрушает всякое человеческое представление об отцовских и сыновних отношениях. Данное утверждение явилось отправной точной для размышления о тайне Троицы. Смысл терминов, использованных Христом, для всех совершенно очевиден. Христос не прибегает к непонятному философскому язык. Поэтому-то столь сильно откровение тайны. Грамматическое членение этого языка совершенно очевидно. Христос желает пробудить своих учеников к некой реальности, о которой они даже не подозревают. Это откровение, в которое они постепенно «погружаются» (если так можно выразиться), и человеческий язык наполняют их сознанием некой сверхчеловеческой реальности. И многие отказываются последовать за Иисусом. Впрочем, Он был осужден на смерть, ибо утверждал, что Он – Сын Божий в совершенно особом смысле слова. Те, кто отказались принять раскрытую Им истину, в полной мере осознавали значение Его языка. И они отказались войти в эту область, которая им была открыта. Христианин же, когда молится, вслушивается в этот язык веры, дабы войти в область Бога и последовать за Христом. 

Язык веры становится понятным мне лишь после долговременного навыка в молитве, размышлении и созерцании. При этом надо сказать, что мы никогда не сумеем постичь все то, что этот язык по своей природе обозначает. Единственно Христос обладает его абсолютным смыслом, и Он внутренне его раскрывает нам через Своего Духа. Кто может объяснить суть того единства, о котором говорит Иисус, когда утверждает, что Отец и Он – одно? Я могу это понять грамматически, но то, что я должен понять, принадлежит порядку жизни божественной. В этом вся тайна рождения Сына. Постижение Их единства есть постижение Отца и Сына в самом Их бытии, в их отношении существования. Этот язык наполнится смыслом тогда, когда я сам приобщусь к сокровенной жизни Бога. Но совершить это я могу лишь в Самом Христе. Но, если я желаю последовать за Ним, Сам Христос ставит мне очень тяжелые условия. Я должен хранить Его заповеди, если хочу обладать внутренней уверенностью в Его Божественном Происхождении. Я должен нести свой крест вместе с Ним, если я хочу Его познать. «Мое учение — не Мое, но Пославшего Меня; кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю». (Ин 7:16-17). Следовательно, постижение языка веры требует от нас безусловной решимости следовать за Христом. Это и понятно, ибо этот язык наделил нас сознанием того, что существует жизнь божественная, которую мы внутренне призываем, — жизнь сверхъестественная. Соглашаясь жить этой жизнью во Христе, мы обретаем способность различать божественную жизнь в нас и в Боге. Делание сие весьма просто. Мы доверяемся Христу и вслушиваемся во все, что Он говорит нам о божественной тайне. И тогда мы исполняем Его заповеди и исполняем все, что Он повелел нам исполнить. Ради этой покорности Он нас любит, и Его Отец также нас любит: «...кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин 14:23). В этом свидетельство, которое Бог дает тем, кого любит. И наконец, Отец и Сын пошлют Своего Духа, Который всей полнотой Своего смысла исполнит язык веры. 

Следовательно, тот, кто попытается проникнуть в тайну слов Христа и не пожелает жить с Ним одной жизнью, никогда в нее не проникнет. Не забудем, что в молитве слова Христа суть дух и жизнь. Именно в этом плане необходимо их понять и осознать... Язык Христа есть выражение Глагола Божьего. Необходимо опереться на этот язык и в вере внимать Жизни. 

7. Внимание к божественной жизни 

Сущность духовной жизни заключается во внимании к тайне нашей связи с Богом. Эта связь есть главным образом совершенное Богом приобщение нас к Его жизни в Своем Сыне и через Своего Сына. Вокруг этой центральной оси сосредоточивается молитвенная жизнь христианина. Всякой форме человеческой деятельности соответствует «определенная молитва», и все расцветает в свете веры. Желание свести выражение нашего внимания к божественной тайне лишь к молитве общинной и литургической столь же абсурдно, как и признание лишь молитвы частной и личной. Внимание к божественной жизни должно расцветать под лучами солнца веры во всех сферах человеческой деятельности. В уединении, которое наполняет человека сознанием себя, он прозревает свой исток и свое предназначение. Он находит в Боге высшее объяснение своего преходящего существа. В этом коренится молитва нашего существа, признавшего свое подчиненное положение. 

В своей социальной жизни человек по необходимости стремится жить жизнью той общины, установить которую среди верующих в Него пришел Христос. Трапеза, объединяющая членов семьи, зовется «агапой», во время которой созидается некое новое единство, расцветающее в христианской общине. Уже не в одиночестве, но в хоре других голосов звучит голос человека, призывающего Парусию Господа. На этой трапезе, как и в любом собрании, человек-христианин в своей вере внемлет возвещению Того, Кто уже пришел, Кто грядет и Кто придет. 

Во внимании к тайне веры любая человеческая ситуация запечатлена Тем, Кто Грядет. Внимание есть знамение надежды. Это чаяние выражено в последних словах Апокалипсиса: «И Дух и невеста говорят: прииди! И слышавший да скажет прииди! Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром» (22:17), и чуть дальше: «...ей, гряду скоро! Аминь. Ей, гряди, Господи Иисусе!» (20). 

Это последние слова книги. Они выражают ожидание всей Церкви вплоть до конца времен. Желание, ожидание, чаяние той жизни, что тайно пребывает повсюду в нашем человеческом существовании, но которая утопает в песке, если нас здесь нет и мы не собираем и не направляем ее к деревьям, соком которой она должна стать. 

В самой молитве мы должны стяжать навык постоянного внимания к божественной жизни, сокрытой от нашего взора. Внимание к ней уже означает, что мы эту жизнь различили и вновь направили к нашему уму и к нашему сердцу. Это все, чего от нас ожидает Бог: смиренное внимание к тайне того, что совершилось во вселенной и в человеческой природе. В лучшем случае мы обращаем внимание лишь на внешнюю сторону вещей, но во всем этом мы не прозреваем изумительного внутреннего измерения сущего. Вера открывает нам, что мир сей обладает смыслом лишь в Боге и через Него. И это справедливо по отношению ко всему нашему существованию. Всякий человеческий поступок порождает бесконечные резонансы в области человеческого устроения, но еще более в духовной области. 

Всякий человек связан с Богом онтологическими узами, но эта связь восприняла некое новое измерение, когда Христос пришел ради того, чтобы приобщить нас к жизни божественной: «Смотрите, – говорит ап. Иоанн, – какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими» (1 Ин 3:1). Творение есть чадо Божис. Всякий человек есть сын Божий, но во Христе это сыновство обретает новое значение. 

Следовательно, в молитве мы должны стяжать навык постоянного внимания к этим тайнам, присущим христианству, и приобщиться к ним в делании веры. 

Что нам приносит это новое усыновление? Мы не можем это постичь, но мы способны верить в это и утвердить наше внимание на всем том, во что мы верим. И это ничего общего не имеет с тщетными усилиями человеческого воображения, ибо не мы создали объект нашего внимания. Мы желаем здесь утвердиться, дабы согласовать наше внутреннее, сокровенное состояние с реальностью божественной жизни, о существовании которой пришел нам поведать Христос. 

Парадокс такого внимательного отношения к тайне заключается в том, что оно продлится до тех пор, пока мы не раскроем и не постигнем ее в божественном свете. Наша молитва есть внимание в вере, которую мы должны укреплять, доколе не наступит день видения. Иногда внезапный свет освещает тайну. Следствием этого становится еще большая интенсивность внимания, ибо то, что нам открылось, есть нечто весьма малое по сравнению с тем, что нам остается открыть, «...мы теперь, – говорит ап. Иоанн, — дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1 Ин 3:2). 

В ожидании сего мы должны в каждой молитве, в каждом человеческом деянии хранить мирное внимание к потустороннему того, что мы созерцаем, ибо именно это наделяет смыслом всякую вещь. 

8. «Опыт» веры 

В вере мы обладаем уверенностью, которая приводит в недоумение человеческий разум, ибо она полностью основана на опыте и свидетельстве другого. Каким бы ни был образ ее совершения, в молитве мы пытаемся обрести конкретный опыт этого мира веры. И эти усилия вполне оправданны, поскольку, даже если предмет веры находится вне нашей досягаемости, тем не менее именно посредством человеческого языка и благодаря человеческому опыту мы устанавливаем с ним связь. 

Предлагаемое верой мы пытаемся понять с помощью ума, «вкусить» в духе, ощутить сердцем. Вся наша жизнь вовлечена в «завоевание» этого божественного мира, который мы желаем опытно познать, подобно тому как познаем мир, в котором живем. Вместе с тем, очевидно, что человеческие ценности укрепляют и актуализируют веру человека. Человеку, способному оценить прекрасное, проще «вкусить» те тайны, что предлагаются ему верой. Всякое наше тяготение к справедливому, прекрасному, великому и святому подготавливает нас к опыту веру. 

Случается, что после долгого, изнурительного пути истина веры внезапно обретает личный смысл. Она проникает в нас, достигает неизмеримых глубин и здесь соединяется с нашим наиболее глубоким человеческим опытом. И тогда мы «вкушаем» истину, которая доселе была для нас лишь простым убеждением веры. В нашей человеческой природе мы опытно постигаем истину, которая превосходит человеческое. 

Опасность состоит в том, что человек стремится к духовному, дабы «задавить» его своими ощущениями и своим умом. К сожалению, такое происходит слишком часто. И тогда человек уже не божественную истину или присутствие Божие вку­шает человек, но лишь воспоминание, которое он свел до размеров пяди. Душа заключилась в том, что Бог ей даровал, как если бы она была этим одержима... И это уже не молитва, а нарциссизм. 

Единственное исцеление от этого заключается в отказе от «смакования»; человек должен погрузиться в веру и преодолеть все то, что ему предлагают его восприимчивость и ум. Опыт веры требует постоянного освобождения от чувственного, которое, будучи моим, остается человеческим, поистине человеческим, но, тем не менее, превосходит мои ограниченные способности. 

Поэтому человек, желающий опытно, через веру познать Бога, должен обладать способностью давать оценку себе. Глубокое чувство, которое может породить совместная молитва, приближает нас к Богу. Подобно великим волнам океана, она поднимает нас. В сокровеннейшей глубине этого опыта творится внутреннее единство с Богом, единство личное и единство общинное. Но эта охваченность Богом на вершине такого чувства подобна всякой охваченности Богом на вершине человеческого. И здесь мы не должны заблуждаться, ибо в конечном счете это всего лишь экстаз человека перед лицом божественного, который преграждает путь духовному восхищению, в котором нуждается вера. 

Можно утверждать, что полнота веры есть любовь. Вера уступает место любви по мере того, как мы продвигаемся в сокровенном тайны Бога. Любящее человеческое существо – если его любовь есть раскрытие, а не эгоизм – наилучшим образом подготовлено к переходу от веры к любви. Любить и сознавать себя любимым – в этом расцвет человека и его открытость навстречу божественной любви. Однако и в данном случае не следует обманываться. Два существа, которые любят друг друга и пытаются обрести Бога, обретут – если их любовь чиста — крылья, которые отнесут их к Богу. В атмосфере этой любви, которая их сожигает и исполняет, божественная любовь предстает перед ними как новый расцвет их любви. Они уже не видят различия между собой. Все это так. Но опять-таки и здесь следует повторить то, что было сказано о всяком духовном поиске человека. Опыт любви должен завершиться мистическим восхищением перед другой любовью, которая пускает свои корни в первой вплоть до корня ее корней, но поднимается столь высоко, что для ее полного и целостного осуществления необходимо очистить первую любовь, а иногда даже ею пожертвовать. 

Таким путем следует христианская молитва. Она учит нас раскрывать мир, который явил нам Христос, и жить в этом мире столь же естественно, как в мире людей. Мы должны прийти к этому и увидеть, постичь и вкусить то, что Христос нам предлагает, то, что Он нам открыл. Этот божественный мир станет столь же реальным, более реальным для нас, нежели наш земной мир. К тому же не воображение созидает этот мир. Мы открыли божественную жизнь в нас самих и пытаемся во всей полноте жить ею, включая ее в наш человеческий опыт. И тогда мы смиренно покоряемся в нашей молитвенной жизни Тому, Кто Есть, Кто был и Кто грядет, Сыну Отца. «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин 1:18). И если мы молимся, то именно для того, чтобы в свете их Духа познать Сына и пославшего Его Отца.