3-Й ДЕНЬ, 1-Е РАЗМЫШЛЕНИЕ  

НА СМЕРТНОМ ОДРЕ 

1-е предисловие. Что такое смерть? 

  Что такое смерть? Это разлучение души с телом. Это разлука с близкими. Это конец одной жизни и начало другой. 

  Мы все смертны, все должны умереть. Мы все знаем это. Трудно представить себе истину лучше известную. Знаем мы также, что от состояния и расположения, в котором застигает нас смерть, зависит очень многое, может быть все, наша вечность. Казалось бы, что это одно должно было бы располагать нас к частым мыслям о смерти, к приготовлениям к ней. На деле мы обычно видим обратное. Вместо того, чтобы думать о смерти, хотя бы изредка, хотя бы раз в неделю, мы всячески стараемся избегать мысли о ней, а когда она приходит, отгонять ее. И когда кончина близкого человека или просто знакомого наводит нас на нее, мы стараемся быстро успокоить себя доводами вроде: да, но мне она еще не грозит, ведь я гораздо моложе покойного, или я, правда, старше его, но за то насколько крепче и здоровее! Какое легкомыслие, какое ослепление! И делаем мы это из чистого эгоизма, чтобы заглушить угрызения совести, властно требующей от нас исправления жизни. Мы поступаем так, чтобы не приносить никаких жертв… 

  Мы упомянули уже, как важно, как невероятно важно, встретить смерть в должном состоянии и расположении. В особенно благоприятных случаях людям бывает дано предчувствовать свою кончину, и предчувствующий обычно начинает сразу понимать, как он должен был жить, и часто видит свои грехи и промахи. Пытаться обманывать или обольщать свою совесть бесполезно. 

  2-е предисловие. Я представляю себя на смертном одре, одного с Распятием в руках, если я в силах держать его. 

  3-е предисловие. Я буду горячо молиться о такой благодатной жизни, чтобы при расставании с ней я мог ни о чем не жалеть. 

  Даже если умирающий очистил свою совесть исповедью, честно и сокрушенно сознавшись в грехах, его все же не могут не тревожить три вопроса: 1) Достаточно ли я работал?, 2) Достаточно ли я молился?, 3) Достаточно ли я страдал? 

1-й пункт. Достаточно ли я работал? 

  Работа обязанность всякого, но особенно она обязательна для священника и монаха, призванных к более святой жизни, к спасению душ ближних своих и к распространению любви к Богу. – Сколько двигателей для работы: личная выгода, польза ближнего и слава Божья! 

  И все таки, в то время как из-за любви к деньгам и почестям, коммерсанты и честолюбцы «убивают себя работою», священники и монахи иногда относятся к своим обязанностям «спустя рукава», с небрежностью, заставляющей говорить людей с насмешкой: «Видно, что он трудится для Господа Бога!» Какой позор! 

  Что могу я сказать о своем времяпрепровождении, о своем распределении времени? Что должен я о нем думать? 

  Не потерял ли я значительную часть моего времени на легкое чтение, на газеты, журналы, романы, на ненужное слушание музыки, радио и проч., на пустые разговоры и бесцельные посещения, вместо того, чтобы посещать бедных, больных, умирающих, на занятия чуждые моему служению, на продолжительные развлечения, карты, игры и т.п.? 

  Не пренебрегал ли я главнейшими обязанностями своими? Ведь недобросовестно изучать нравственное богословие, - это подвергать себя опасности давать ложные решения (с обязательством возмещения подчас)… Пренебрегать изучением аскетики, это рисковать давать неосторожные или неподходящие указания, останавливающие или задерживающие успешное духовное развитие и преуспеяние душ… Проповедовать без подготовки, без предварительной работы и молитвы, это то же, что давать жаждущим мутную воду вместо прозрачной. Как можно заставить слушателей размышлять, когда сам священник не дал себе этого труда? Пользоваться без конца все теми же проповедями, спешно набросанными в первый раз, без усилия сделать их более живыми, более убедительными, более настоятельными, это значит обрекать себя на бесплодную иле весьма посредственную работу… А выпускать ученые труды, легкомысленно и поверхностно составленные, написанные без основательных знаний, испещренные грубыми ошибками? Разве не приносят они больше вреда, чем пользы? 

  Не довольствовался ли я тем, что ждал грешников к себе, вместо того, чтобы разыскивать их, забывая о том, что я обязан отчетом Отцу Небесному? 

  Что скажу я об усердии своем в работе, когда буду беседовать, в последний мой час, наедине с моим Распятием? Почувствую ли я радость доброго слуги, который приумножил и удвоил полученные от господина своего таланты, или страх того, который их вовсе не увеличил, который их зарыл? (Мат. 25, 14-30). 

  Прости меня, Господи, помоги мне исправить все то, что Тебе не нравится во мне! 

2-й пункт. Довольно ли я молился? 

Молитва для всех обязательна, как жизненная необходимость, ибо Христос сказал: «Без Меня вы ничего не можете» (Ио. 15, 5). Кто ничего не может сам по себе должен быть всегда на положении просителя… 

Для священника молитва настоятельно необходима кроме того, как служебная обязанность, предписанная Церковью (чтение правила, обедня, каждодневные размышления). Служебными же обязанностями человек особенно склонен пренебрегать, как менее привлекательными, чем занятия по собственному выбору, в частности молитвой, требующей от нас предстояния перед Богом, под Его взглядом, и напоминающей нам Его требования… 

Молитва настоятельно необходима еще как обязанность сердца, именно потому, что она является свиданием и беседой с Богом. Это относится ко всем верующим, но нарочито к священнику, призванному к особенно тесному и близкому общению с Божественным Учителем: «Идите за Мною» (Мат. 4, 19), «Я сделаю вас не только слугами, но и друзьями» (Ио. 15, 14). Между друзьями же существует потребность и обязательство видеться и обмениваться знаками любви и дружбы. Кто не чувствует такого тяготения и кто избегает общения под пустыми предлогами, конечно, не имеет друзей и не делает то, что нужно, чтобы иметь их… 

И что скажу я о своем поведении? Какой стыд и сколько сожалений вызовут во мне непристойная торопливость и спешка, часто мною проявляемая, при служении обеден или при чтении правила и псалмов! Передергивать на этих священных занятиях, чтобы выиграть пять-шесть минут, в то время, как я терял столько часов на безделье и пустяки! И в то время, как я терял столько часов на безделье и пустяки! И в то время, как эти 5-6 минут позволили бы принести Господу достойную молитву! Разве такие упущения не должны быть строжайше искуплены! 

А что скажу я об уловках, к которым я прибегал, чтобы избавляться от умственной молитвы, от посещения Св. Даров и бесед по душе с Христом и Богом? 

Я оправдывался чрезвычайными занятиями… Чрезвычайными… так ли это? А если бы близкий друг жил рядом со мною, считал ли бы я допустимым, чтобы проходили дни без свиданий с ним? И если бы я вздумал сказать ему: «я так занят», то не услышал ли бы я в ответ: «а я? Я не в счет!» Допустил ли бы я, чтобы этот упрек повторялся? 

По правде, у нас всегда есть время для того или тех, кого любишь. Я знаю это по опыту, и я еще лучше убежусь в этом, когда вспомню, в одиночестве моих последних часов, прошедшие мои годы. 

Последние часы, часы усиленной, напряженной молитвы. При ярком свете ее я пойму, сколько глупостей и ошибок я мог бы избежать, сколько усердия я мог бы проявить, сколько поддержки я мог бы получить, если бы неизменно посвящал должное время ежедневной молитве. 

Каковы же мои настоящие решения? Молитва прежде всего! Она не менее необходима для души, чем пища для тела, в положенные для того часы. «Не одним хлебом жив будет человек» (Мат. 4. 4). 

В исключительных только случаях, когда Сам Христос мне определенно подскажет: «Соверши сначала такой то долг», допустимо соответственно сокращать молитву. Вне этого исключений быть не должно, чтобы Господь не мог упрекнуть меня: «Ты находишь время для всего, кроме как для Меня!» 

И каким утешением будет мне сознание: Бог обслуживается мною в первую очередь! И после ежедневных встреч с Ним в здешних потемках, какая радость быть в состоянии сказать: Господи, настало время нам увидеться! 

3-й пункт. Довольно ли  я страдал? 

Не подлежит сомнению, что самое главное на земле не страдание, а послушание и любовь. Они принадлежат к основным обязанностям слуги, к необходимейшим обязанностям усыновленных детей. Опыт доказывает, однако, что слуги и дети мало послушные и мало любящие неизменно уклоняются и от страданий и жертв. Готовность страдать точно указывает на цену моего послушания и моей любви, и вместе с тем на возможную для меня степень счастья, как и на степень славы, мною Богу воздаваемой. 

У меня много времени впереди! Каное заблуждение! Нет, жизнь коротка, очень коротка, ибо впоследствии я ничего не могу прибавить ни к моей награде, ни к славе Отца моего. Вместе со смертью все счеты останавливаются. Даже сама любовь на небеси больше не вольна, она остается соответствующей той, которую мы проявили здесь. Я буду славить Бога вечно только в той мере, в которой я славил Его тут. 

Каким же тогда правилом должен я руководиться, если я действительно озабочен и своей выгодою и выгодою Бога? Вот оно: елико возможно больше страданий и жертв! Это правило мудрецов и святых… 

Елико меньше страданий – правило безумцев, не пекущихся о вечных благах, а также неблагодарных. Посредственность – правило для посредственных. И как хорошо пойму я, отдавая отчет, что посредственные – те же неблагодарные и безумцы! 

Ограничивать свои вожделения на награду «посредственную», когда можно превратить ее в блестящую, ценою только немногих усилий, и на вечные времена! Сказать Богу: «ограниченная слава, мною Тебе воздаваемая обычностью моего послушания, достаточна!» Сказать это, когда – в виду бесконечности Его совершенств и невообразимого Его милосердия, проявленного в нашем усыновлении, - можно и должно было бы отдаться Ему до последних сил и никогда не считать сделанного для Него достаточным! 

Как пойму я на смертном одре заблуждение посредственных людей, которые говорят, скрывая от самих себя свое малодушие: «позже я постараюсь! Я приналягу и примусь за себя потом!» Эти «позже» и «потом» никогда не приходят, и всякий потерянный случай потерян навсегда, на век! 

Очевидно, единственное приемлимое правило, как в моих собственных интересах, так и с точки зрения благодарности: страдать как можно больше, с единственными ограничениями, диктуемыми сверхприродной мудростью, осторожностью. 

Умирая, даже посредственно, обуреваемые усердием, стремятся использовать до конца оставшиеся мгновения. Они прозревают! 

Следовательно, мое правило должно сводиться к следующему: чувствовать себя  всякую минуту, как слуга, которому осталось жить лишь несколько мгновений, как сын, который располагает лишь несколькими моментами, чтобы проявить отцу своему больше любви. 

Итак, на что же мне решиться с сегодняшнего же дня? 

Я должен решиться – на самоотверженность, необходимую для исполнения всего мне предписанного (заповеди, обязанности) и при этом делать – все это в совершенстве. Это вернейший признак любви. Любить – это слушаться. Наоборот, человек, желающий ни порывать с Богом, ни идти на полную самоотверженность, всегда надувает на подробностях. 

Я должен решиться – на принятие всех испытаний, уготованных Богом (болезни, утраты, унижения) и всех связанных с должностью моей трудностей (душевная сухость, однообразие, противоречия). Страдания эти Он Сам для меня избрал ради пользы, которую я могу извлечь из них. 

Я должен решиться – на страдания, добровольно принятые (самоотречения, телесные умерщвления, совместимые с моими занятиями и силами и под надлежащим руководством). 

И в таком случае, при такой великодушной отдаче себя Богу, вместо того, чтобы дрожать от страха в последний мой час, я с ликованием буду думать о скорой возможности созерцать лицом к лицу моего Господа и Отца. И с какой радостью я буду скоро в состоянии сказать Ему: если я не сделал большего для Твоей славы, то это потому, что Ты не дал мне больше времени. Бо имя Христа прости мне мгновенные мои слабости, которые я оплакиваю! Все же я всегда старался любить Тебя насколько мог! 

Заключительная беседа. Молитва к Иисусу Христу, Божьей Матери и Св. Иосифу о доброй кончине, чтобы я мог сказать, умирая: «Я сделал, что мог; я любил, как мог».