Символ 1, 1979  

ОН и ОНА 

Тема супружества в современной французской литературе 

П. А. Симон 

Это сообщение было сделано П. А. Симоном на одной из конференций Генеральной Ассамблеи французской ассоциации центров по консультации вопросов, связанных с семьей и браком. Мы очень признательны вдове писателя Женевьеве Пьер-Анри Симон за разрешение опубликовать текст его выступления в слегка сокращенном виде. Выступление П. А. Симона было записано на магнитофон, и мы постарались сохранить живую форму его выступления. 

Каждый год опубликовывается около 600 романов французских писателей. Общеизвестно, что значительная часть этих романов посвящена теме супружества. Ясно, что одного часа конференции недостаточно для исчерпывающей и объективной трактовки этой темы. Я ограничусь лишь несколькими мыслями, проиллюстрированными некоторыми примерами, но замечу при этом, что это мысли человека, обязанного по роду своей профессии читать добрую сотню романов в год, не считая того, что он пишет сам!... Я только что заметил, что тема супружества – часто встречающаяся тема в современной литературе. Но я должен сразу же уточнить этот общеизвестный факт. Действительно, если мы будем рассматривать все выдающиеся или просто нашумевшие романы послевоенной французской литературы, то мы найдем не столь уж большое количество романов, затрагивающих прямо и непосредственно тему супружества. Новые интересы романистов к проблемам более общим весьма характерны для истории развития литературы этого периода. Бее мы более или менее затронуты историческим процессом, и поэтому очень показательно, что писатели подобные Сэнт-Экзюпери, Мальро или Сартру в своих романах и повестях, по сути дела, совершенно не коснулись проблемы супружества. 

С другой стороны, значительная часть романов последних двадцати пяти лет приобрела характер, если так можно выразиться, аморальный. Литература эта, если и пыталась разрешать психологические проблемы, то делала это согласно психологии людей, обладающих большой свободой нравов, следуя в этом направлении общей тенденции развития морали. Таким образом, проблема супружества – скажем так, как это делает Симон де Бовуар в своих романах, – редко является проблемой супружества, рассматриваемого как законный брак. 

Итак, мы видим, что данная проблема почти утеряла свое значение для современного романа. Впрочем, оглядываясь назад, мы видим, что и у наиболее крупных романистов довоенного периода отношение к этой теме было такое же. Взять хотя бы Бернаноса, увлеченного проблемами метафизики, мистики, а также и святости. Он заставляет нас очень глубоко вникнуть в психологию сверхъестественного мира благодати, но это план, который превосходит экзистенцию супружества. И даже Мориак, хотя и описывал в своих романах семейные драмы, в которых имеются элементы психологии (и даже религиозной психологии), но и он не раскрывает, в действительности, интересующую нас проблему. Один только раз в одном из своих лучших романов "Клубок змей" изобразил он ситуации, приводящие к раздору и несогласию в семье, а также те обстоятельства, которые примиряют супругов друг с другом. Но и в этом литературном произведении эта проблема не разрешается до конца. То же самое мы видим в больших семейных эпосах, например, "Семья Тибо" Роже Мартен дю Гара. Конечно, в этом романе есть описание жизни семьи Фонтанен, но все-таки видим мы ее как бы со стороны. Другой персонаж романа, г. Тибо, – вдовец, его два сына не женаты; так что это роман о семье, но не о супружестве. То же можно сказать и о "Хронике семьи Паскье" Ж.Дюамеля, а также о романе "Жан – Кристоф" Ромена Роллана и "Люди доброй воли" Ж.Ромена. 

И все же, несмотря на все оговорки, я должен сказать, что именно 20-ый век внес проблему супружеской четы в литературу. Безусловно, великие романисты 19-го века достаточно часто рассуждали, ну, скажем, о супружеской измене, но не всегда с точки зрения семейной драмы. Но вот Жак Шардон в очень открытой и прямой манере, так, может быть, как никто до него, разработал эту тему. В своем романе "Эпиталама" он точно поставил вопрос о согласии и раздоре между супругами, а также об обстоятельствах и средствах, приводящих к восстановлению мира в семье. Роман Моруа "Климат" – это уже просто история супружества или, вернее, история двух супружеских пар. В романе же Жака Ривьера "Возлюбленная" психология брака является уже единственной темой. Также и у второстепенных романистов тема супружества является проходящей. Что же касается меня, если позволительно об этом напомнить, то темы таких моих романов, как "Зелен виноград", "Ельсинфор", "Сомнамбула" и "История одного счастья" вращаются как раз вокруг семейной драмы. 

Если эта проблема специально интересует романиста, то это именно потому, что в ней имеются элементы глубокого драматизма и одновременно затрагивается действительная реальность: нет ни одного большого романа, основанием которого она не являлась бы в той или иной степени. И эта реальность очевидным и естественным образом касается жизни сердца – что и является непосредственной об­ластью действия романиста. 

Но в чем же по сути дела заключается моральный аспект проблемы супружества? Самое главное в супружестве – это его длительность. Пара, я имею в виду здесь супружескую пару, рассматриваемую с точки зрения психологии нормального брака, это двое, мужчина и женщина, решившие жить вместе, иметь детей, вместе же их воспитывать, создавая семейный очаг, и быть неразлучными до самой смерти. В начале, как правило, имеются благоприятные условия для формирования такой семьи, такие например, как принадлежность к одному кругу общества или просто какие-то случайные обстоятельства. Также и другие условия, которые должны быть определяющими по крайней мере в начале, – как то: родство душ, очень сильное обоюдное влечение друг к другу и т.д. Но даже если в начале все благополучно, все равно сразу же происходят столкновения с жизненными труд­ностями. Даже если и не подозреваешь о них, все же подвергаешься тому психологическому закону, который Пруст называет "непостоянством сердца", усложняемым к тому же непостоянством плоти. Так, что они, согласно этому закону, могут испытывать влечение к другим или же переживать отвращение один к другому. И все же ситуация такова, что необходимо жить вместе. Если положение, как юридически так и морально, – достаточно строго и семейный разрыв оказывается юридически и нравственно затрудненным, тогда перед нами трагедия двух существ, причиняющих друг другу страдания и вынужденных оставаться вместе со всеми вытекающими отсюда внутренними мятежами. Если же юридическое и моральное положение менее строгое, то тогда освободиться и порвать легче, но и в этом случае может быть драматизм положения, так как другие мотивы, и прежде всего судьба детей, препятствуют семейному разрыву. Таким образом, в любом случае мы имеем дело с трагической ситуацией. 

Здесь мне хочется отметить, что проблема четы возникла именно с того дня, когда женщина смогла сказать свое слово. В классической литературе (имею в виду классику античную) эта проблема редко затрагивается. Разумеется, в этой литературе есть образы Гектора и Андромахи, Энея и Дидоны, которые не были женаты, а также других пар любовников и супругов, однако интересующая нас проблема выявляется все же неглубоко, и по-настоящему никого не интересовала в эту эпоху, ее и не существовало на самом деле в этот период. Женщина находилась в гинекее, из которого освободиться ей было невозможно, т.к. законы и нравы удерживали ее в нем как бы силой. Поневоле она привыкала к своему положению, но примирялась пи она со своей судьбой – это никого не волновало. При очень строгом законодательстве, женщину, изменившую мужу, наказывали – в отдельные исторические периоды даже смертью. В то же время мужчины обладали гораздо большей свободой, и эта свобода не ставила перед ними ни моральных, ни юридических проблем. 

Таким образом, трагизм здесь как бы испаряется, и для его появления необходимо, чтобы женщина, как сказал когда-то Эммануил Мунье, стала свободной и самостоятельной личностью, обладающей правами на собственные интересы и собственные влечения. И чем больше общество дает самостоятельности женщине, скажем так, как это происходит у нас, тем драматичнее и серьезнее становится проблема брака. 

Я только что сказал, что проблемы четы не существовало, за некоторыми исключениями, в классической литературе. И можно вполне определенно считать, что эта литература – классическая, античная и вообще языческая – не ставит по-настоящему проблемы любви. Она ищет драматизм в другом. И не парадокс ли констатировать тот факт, что христианство с его моралью более аскетичной и более строгой, нежели языческая мораль, способствовало развитию литературы, особенно в жанре романа, в которой любовь стала самой сутью художественного повествования, особенно если учесть, что литература древних как бы более стыдлива. Во всяком случае, это я повторяю, кажется, что проблема супружества и тех опасностей, которые подстерегают его, не слишком волновала древних. 

Несомненно, что в супружестве имеются свои искушения и увлечения, иными словами, очень большие иллюзии; устающая и угасающая в браке любовь кажется более красивой, если отдаться влечению, возникающему в результате встречи с другой женщиной или с другим мужчиной. Всем известен прекрасный фильм по очень хорошему роману "Короткая встреча". В нем мы видим все те же иллюзии, все ту же идею приближения к идеальной любви. Необходимо отметить также и то, что соблазн идеальной любви вне брака переживается по-разному. Он может быть, особенно в литературе 19-го века, так же, как и в современной, очень плотски-материальным, или же наоборот, чисто духовным и нравственным, в смысле чистоты идеальных увлечений. Довольно замечателен в этом отношении, по крайней мере, в смысле содержания, роман Жака Ривьера "Возлюбленная". Это совершенный тип романа, в котором все персонажи как бы бесплотны, а их страсти сводятся лишь к каким-то чувственным и моральным движениям, которые анализируются умом, способным к тонкому рассмотрению и расчленению этих страстей и превращающим жизнь в абстрактную проблему. Один из персонажей этого романа, Франсуа, муж Марты, встречается с некоей Любовью; перестал ли он любить свою жену, и что ожидает он от Любы, жены своего друга, дружбы или любви? А Люба, что предпочитает она? сдержанную нежность Франсуа, или непостоянного и страстного Жоржа. Их игра напоминает фигуры кадрили, все очень тонко и неопределенно, как если бы они были не люди, а бестелесные призраки. Любовь для них – это влечение от одного к другому, от одной очарованности к другой, от сердца к сердцу, влечение тем более опасное для совести, что оно оправдывается собственной страстностью. Очень характерна также и концовка романа, некоторым образом как бы подтверждающая, что любовный роман основывается на религиозных концепциях. В конце романа, преодолев искушение и вернувшись к прежней жизни во имя супружеского долга, Франсуа восклицает: "Боже мой! Дай мне когда-нибудь любить тебя так же, как я люблю эту женщину! " Не жену...а ту, другую! 

Итак, вот первый краткий обзор тех затруднений, с которыми сталкивается в своей жизни супружеская чета и на которых задерживается внимание романистов. Однако здесь мы находились в области метафизики и почти в области теологии, теперь нам надлежит спуститься ступенью ниже, то есть в область психологии. Я уже сказал, что жизненной проблемой семьи, – что важно и для литературы, так как хорошая литература, вдохновляемая жизнью, есть зеркало бытия, – является надежность ее существования во времени. Опасности, подстерегающие супругов, это именно все то, что приходит со временем, разделяя их, или, по крайней мере, привнося риск такого разделения. 

Следующие строки принадлежат писателю старого времени. Я их беру из книги Мадам де Сталь "Германия". Этой книге более 160 лет, я их извлекаю из главы: "Любовь в браке". 

В несчастном браке заключено такое страдание, которое превосходит все другие несчастья в мире. Женская душа вся принадлежит супругу. Одной бороться с судьбой, приближаясь к смерти, без дружеской поддержки, без друга, который бы помнил о тебе, это такое одиночество, о котором даже пустыни Аравии не могут дать никакого представления. И когда все сокровища вашей юности были отданы понапрасну, и когда вы больше не надеетесь в конце жизни на отблеск ее первых лучей, когда вечерняя заря, тусклая и поблекшая, словно бледный призрак, предвестник ночи, ничем не напоминает утреннюю, тогда ваше сердце бунтует, и вам кажется, что вы лишены даров Бога на земле, и если вы еще любите того, кто пренебрегает вами, как рабой, отчаяние овладевает всем вашим существом, и сам разум замутняется от такого горя. 

Мы чувствуем, разумеется, в этих строках некоторый романтический дух, который нам кажется несколько устаревшим, но строки эти все же достаточно красивы и правильны. Здесь Мадам де Сталь описывает, конечно же, оставаясь при этом женщиной, то горе, которое возникает у того, или точнее у той, которая любит и вложила всю свою веру в истинный брак, в любовь, поддерживающую и укрепляющую его, но видит, что любовь в той полноте и чистоте, о которой она так мечтала, уходит, и рядом оказывается не друг, на которого она, доверчивая, думала положиться, а чуждый ей человек. 

Бот еще несколько строк – я их сопоставляю с предыдущими, так как в них говорится то же самое, но в другом стиле и с другой акцентировкой, – они взяты мной из "Эпиталамы" Жака Шардона. Речь идет о молодой женщине, начинающей страдать, подобно тому, как мы это видели в первом тексте, от разочарованности в своем замужестве: 

Потушив пампу из-за комаров и надев белый пеньюар, она села перед открытым окном. Под черными деревьями, в маленьком желтом квадрате , далеком и ясном, видны были сидящие за ужином люди. Слышен был дрожащий звук флейты, чей-то крик и неопределенный гул окраин, наполняющий знойную ночь. Берта вспомнила одну летнюю ночь; тогда она была еще девушкой, исполненной любовного пыла. В ту ночь она также сидела перед окном, глядя на темный сад. Не было в саду того, кого она так ждала. Но в этой опьяняющей ночи он был везде. Теперь же он здесь, рядом с ней, но такой далекий, и сейчас она более одинока, чем прежде. Неужели любовь всегда кончается этим сердечным хладом? 

Опасность этой мучительной усталости усиливается по мере возрастания требований и ожиданий супругов от брака. 

Эта молодая женщина вспоминает то время, когда, еще будучи девушкой, смотрела она на пустынный сад и находила его полным присутствия души того, которого любила. А теперь муж находится в соседней комнате, но сад ей кажется со­всем пустым. Да, конечно, кто много требовал и ждал от другого, тот подвергается большому страданию. И действительно, кажется невозможным, чтобы разногласия не возникли однажды. Мне, однако, понадобилось бы слишком много времени, чтобы их все перечислить. Я ограничусь лишь несколькими примерами. Один из них, если вы позволите, из моего последнего романа "История одного счастья". 

Это история счастья и благополучия супругов, действительно глубоко любящих друг друга, и все же даже между ними происходят иной раз некоторые недоразумения. Молодая женщина поехала к родителям, чтобы провести у них несколько дней и поухаживать за ними. Она ведет переписку с мужем. Однажды Ноэль написал ей письмо, во второй части которого (он ценит ее ум и поэтому для него важны ее мнения) известил ее о важном и трудном деле, которым он очень озабочен. После этого он сделал приписку: "Муж высказался, теперь очередь адвоката". 

Жена отвечает ему: 

Одно слово в твоем письме меня задело, не могу не отметить этого, пользуясь имеющимся у меня утренним досугом. После деликатных и заботливых слов, обращенных ко мне, ты написал: "Муж высказался, теперь очередь адвоката". Что это значит? Ведь в таком случае мне придется разделить тебя на части: муж, адвокат, мэр, общественный деятель и ценитель женщин, реалист, идеалист, позитивист, мистик и не знаю кто еще! Но нет, Ноэль! Все это – ты, и вся эта более или менее хорошо упакованная мешанина – мой муж! Моя же любовь к тебе нелицеприятна, она не к тому и не к другому в тебе, она стремится ко всему тому, что есть в твоей природе, так как для меня супружеская любовь является великим и целостным единством. 

Мне кажется, что моя героиня права, но то, к чему она стремится, в сущности очень трудно. И когда мы представляем себе условия жизни современной супружеской пары, когда жена, что не так уж и редко, подобно мужу, имеет собственную профессию (а если нет профессии, то у нее все же часто бывает своя деятельность, приносящая ей заботы и переживания), практически возможно ли тогда, чтобы духовное общение между ними было полным и гармоничным. Не бывает ли иной раз тех небольших огорчений, которые случаются из-за того, что один из любящих чувствует, что нечто ускользает от него в другом. Но может ли быть иначе в деле любви? Может быть в этом-то все и заключается. 

Мне хочется процитировать еще несколько строк, очень простых и банальных, из моей "Сомнамбулы", истории крушения одного несчастного брака. Из них видно, как один из супругов – в данном случае это жена – может разочаровать или даже ранить другого в очень простых вещах, которые не всегда являются грехами, но иной раз и добродетелями. Жена Лорана, женщина очень прямолинейная, с сильным характером и очень энергичная, но ей отчасти не хватает женственности: именно это и заставляет страдать ее мужа. 

Мне приходит на память одно событие того времени. Это был, кажется, третий год нашей совместной жизни. Я был еще молодым и даже влюбленным мужем. Мне пришлось отсутствовать несколько дней, так как я должен был побывать у своих издателей в Париже и купить несколько книг по искусству. Я считал минуты в ожидании встречи с женой. Я ей писал и ждал ее писем. Они приходили каждый день, отправляемые всегда в один и тот же час, обыкновенно напечатанные на машинке. Письма эти были замечательны своей неподдельной искренностью и вместе с тем своей документальной точностью. В вечер моего возвращения Луиза, как и полагается, ждала меня на станции, одетая в широкий непромокаемый плащ пыльного цвета, обутая в плоские туфли, с нахлобученным на голову беретом и в широких, пересекающих лицо очках. Она сделала все необходимое, для того чтобы заставить меня забыть в ней женщину и одновременно создать при нашей встрече впечатление деловитости и долга.  Первейшей ее заботой было затащить меня прямо с вокзала в наш книжный магазин, дать отчет о продаже книг и показать мне гроссбухи, которые, надо признаться, она вела гораздо лучше меня. Ночь, которая последовала вслед за этим, была вполне супружеская, но без особого пыла. В общем, я стал понимать, что то страстное или хотя бы нежное счастье, всю полноту которого я испытал, любя взбалмошную Франсуазу, и которого я так жаждал, не будет дано мне. 

Вот еще один из тех диссонансов, которые всегда могут возникнуть, порождая некое чувство утомления, располагающее к разным прихотям, а порой и к более или менее серьезным соблазнам. Мне нетрудно было бы привести те новые литературные произведения, в которых трактуется эта тема. Взять, например, короткий рассказ Анри Труайя "Чрезмерная дружба". Жан и Мадлен, сплоченная и счастливая чета, решили отметить пятнадцатилетие своей свадьбы и совершить путешествие на Лазурный берег. Здесь они встретили 50-летнего и вместе с тем неутомимого Бернара с юной Кариной. Бернар в прекрасной форме. Жан и Бернар когда-то были близкими приятелями, но банальная история, связанная с женщиной, разлучила их. С тех пор они считали себя поссорившимися. Характеры у них очень разные. Занимающийся наукой Жан вполне солиден. Бернар же делец, светский человек, спортсмен и к тому же холостяк, любящий играть роль Дон-Жуана. Тем не менее он симпатичен и сердечен и сразу, как и прежде, завязывает с Жаном дружеский разговор. Они снова почувствовали себя друзьями. Обе пары, причем Бернар и Карина любовники, а не супруги, испытывают обоюдную симпатию и привязываются друг к другу.Они вместе совершают прогулки и купаются. Вернувшись в Париж после летнего отдыха, они продолжают общение. Бернар начинает испытывать влечение к серьезной и зрелой Мадлен, которая в свою очередь не остается равнодушной к очарованию этого обаятельного и веселого человека. Капризом же Карины, этой юной женщины со свободными нравами, является серьезный Жан – и такое случается. Жан очень польщен этим, ибо искренняя и непринужденная дружба, возобновившаяся между ним и Бернаром, приятелем его молодости, не свободна от некоторого чувства зависти, так как Бернар, человек примерно его возраста, постарел меньше, чем он, и это как-то задевает Жана. В общем он не прочь поухаживать за любовницей Бернара. Через некоторое время Карина исчезает. В то же время близость между Мадлен и Бернаром растет, и как-то вечером Жан, находясь в своей лаборатории, узнает по телефону, что его жена вместе с его другом попали около Версаля в автомобильную катастрофу. Приехав в больницу он находит обоих мертвыми, – он никогда не узнает, как далеко зашли их отношения. Все напоминает кадриль: серьезная замужняя женщина увлекается более приятным и более привлекательным другом своего мужа, и наоборот. Сюжет очень банальный, но тем не менее в известной мере отвечает действительности. Отмечу, между прочим, что нечто подобное можно найти в очень хорошей книге Роже Икора "Сеятель ветра". Но не будем на этом останавливаться, так как подобное сюжетное развитие достаточно часто встречаются в романах. Довольно сложно рассмотреть все трудности в жизни четы, и все те приемы, которыми пользуются романисты, изображающие их. 

Посмотрим теперь, что предлагают нам писатели для сохранения той живой длительности брака, которую нужно спасать, а также того счастья, которое необходимо сберегать для двух, связанных на всю жизнь до самой смерти, существ. Одни писатели решают этот вопрос, если позволительно так сказать, просто отбрасывая его. Однако задача именно в том, чтобы как можно дольше продлить совместную жизнь супругов вопреки всем опасностям, угрожающим ей. Можно поступать и наоборот, настаивая на полной и глубокой обоюдной свободе супругов. Утверждение этой свободы нравов и сердец порой доходит до абсурда; достаточно заглянуть в роман Жака Сергина "Золотые скалы". В этом романе молодая жена уходит от своего мужа к его другу во время их свадебного путешествия. Хотелось бы подчеркнуть, что тотальная свобода нравов, изображаемая многими писателями, (важно и то, что, описывая эту свободу, они уже тем самым как бы реализуют ее, тем более, что она действительно существует в некоторых кругах общества), насилует не только наше нравственное чувство, но и самую суть человеческой природы, так что подобное литературное произведение как бы повисает в воздухе. Романическая ситуация способна трогать нас, ибо она обладает большой долей правды, важно, однако, что подобная ситуация может дойти до крайнего аморализма. Мадам Бовари изменяет своему мужу самым скандальным образом, но что делать? – такова жизнь. Нас могут волновать обстоятельства ее жизни, но история, рассказанная Сергиным, оставляет нас равнодушными. Кинематографисты могут интересоваться такого рода историями (ибо в сущности это история Джуля и Джима), так как и сценарий и декорации можно наполнить экстравагантной фантазией – и нет никакой необходимости верить во все это. Роман же – дело другое. Роману верят, и поэтому абсурд, подобный сюжету "Золотых скал", не может служить основанием литературного произведения. 

Совсем иное мы видим в книге хорошей писательницы Мари Кардиналь "Слушайте море", рассказывающей о вполне заурядной истории одной замужней женщины, встретившей, так сказать, героя своей жизни. В очередной раз повторяется история Тристана и Изольды... Молодая женщина совсем не потаскуха, она человек вполне нравственный и честный. Вначале ей кажется, что это не любовь, а случайное увлечение, но потом она начинает понимать, что все гораздо серьезнее. Потому-то она и страдает, что все это серьезно. К тому же он ее в конце концов бросает. В этом романе есть определенная моральная глубина, некая правда и даже честность. И все же меня поразила одна фраза в начале этой книги, написанной от первого лица. Цитирую: "Я чувствую себя лучше с тех пор, как стала спать со всеми. Мне не так страшно жить, кроме того, я стала лучше воспитывать своих детей. Вообще они перестали быть моей единственной заботой и меньше меня раздражают," – говорит эта молодая женщина. Мораль несколько удивительная, не правда ли? 

Но пойдем дальше. Прежде всего хочется заметить, что стремление к абсолютной свободе сердец может быть обобщено философией, оно и обобщается в действительности философией Симоны де Бовуар. То же и у Сартра, но у Симоны де Бовуар ярче, так как она принимает все следствия подобной философии. Она утверждает, что в традиционном буржуазном браке существует двойной порок: неудовлетворенность и лицемерие. Неудовлетворенность, потому что верность супругов друг другу возводится в обязывающий принцип, даже и в том случае, если один из супругов страдает из-за другого и даже если они уже больше не любят друг друга, или, что еще проще, если их эротические нужды остались без ответа и они, таким образом, остаются по-настоящему неудовлетворенными. Эта неудовлетворенность, трудно переносимая в большинстве случаев, как бы исправляется лицемерием или, иными словами, скрытым адюльтером. Эта система, неприемлемая для Симоны де Бовуар, заменяется ею системой абсолютной честности, как между супругами, так и вообще между всеми, кто живет вместе. Но что произойдет в том случае, если возникнет некое влечение одного из двух к третьему? Ну что ж, он последует этому зову, но не станет лгать, а просто расскажет все тому, с кем жил раньше. И когда читаешь, ну, скажем, такие ее романы как "Сила зрелости", "Сила вещей" или же "Мандарины", где Симона де Бовуар изобразила собственную свою историю, то чувствуешь, что именно так и произошло между ней и Сартром. 

Могут сказать, что это решение несостоятельно ни с моральной, ни с социальной точек зрения. По-моему, проблема не решена и психологически. Как честный художник, Симона де Бовуар сама это заметила. Один из ее романов, а именно "Гостья", я считаю его лучшей ее вещью, доказывает это. В нем она рассказывает (и мы теперь знаем, что в основе романа "Сила зрелости" лежит воспоминание Симоны о той подлинной истории, которая произошла в тот момент, когда она и Сартр еще любили друг друга), как они приняли к себе молодую девушку, бывшую ученицу Симоны, порвавшую со своей семьей. Затем Сартр влюбился в эту девушку, и в один прекрасный день заявил Симоне: "Ну что ж поделать, это так, и мы едем с ней путешествовать". В "Гостье" Симона де Бовуар очень драматично интерпретирует эти факты: она показывает неизбежность страдания оставленной женщины. Это и понятно, ибо система, которая теоретически и геометрически кажется безупречной, дает трещину именно в тот момент, когда один из двух хочет уйти, с чем другой может быть не согласен. Так что страдание неизбежно, и, во всяком случае, нельзя реализовать идею абсолютной свободы, не согласившись с тотальной трансформацией, как социального, так и морального порядка, т.е., в конечном счете, с отменой самого института семьи и брака. 

Теперь я хочу заострить наше внимание на решении более приемлемом. Это решение, которому я даю название приспособляемость сердца, диктуется осторожностью. Вот оно: необходимо жить вместе так, чтобы любовь не прекращалась. Это – мудрость, но, однако, она должна быть практичной и жизненной. Ибо, чем больше иллюзий чета имеет в начале, тем большим опасностям она подвергается в дальнейшем. Всегда слишком много ожидают от любви и брака, веря сознательно или бессознательно в миф о Тристане и Изольде, реализуя то, что можно было бы назвать вечным романтизмом. В этом случае любая самая пустяковая бытовая трудность может привести к драме. И тогда свое решающее слово должна сказать приспособляемость сердца, которая заключается в снисходительности к обоюдным ошибкам и недостаткам, а также в терпении по отношению друг к другу. Теперь я хотел бы вернуться к "Эпиталаме" Жака Шардона. Новизна и красота этого романа заключается именно в том, что там отсутствуют какие-либо внешние события. Внутренняя жизнь четы изображается без всяких внешних описаний, и отнюдь не на фоне социальной фрески. Описываемые в романе искушения адюльтера по своему характеру довольно случайны и не заходят слишком далеко. Все внимание автора сосредоточено на маленьких ежедневных столкновениях, на всех тех мелких подробностях семейной жизни, которые я уподобил бы шороху трущихся друг о друга своими бортами судов, пришвартованных рядом у одной пристани. Создавать такой роман Шардону было трудно еще и потому, что в основе его творчества лежит классическое искусство абстрактного анализа, заставлявшее автора исключать из описания обыденной жизни все материальное и тривиальное и сохранять лишь отвлеченные и едва уловимые аспекты в изображении тончайших душевных вибраций и диссонансов. Одним словом, – блестящий роман, весь финал которого проникнут подлинным гуманизмом, лишенным каких-либо иллюзий. 

Супруги начинают постепенно привыкать к совместной жизни. Их отношения становятся менее пылкими, но зато более искренними и основательными. Развязка, данная на последних страницах романа, вполне реалистична: рождается ребенок – и семья спасена. И действительно, освобождение от всего того, что обезображивает даже самую истинную любовь – ибо любовь может быть всего лишь обоюдным эгоизмом, – происходит по мере того, как супружеская чета входит в законы естества и само это освобождение превращается в в общее усилие двух людей, которые привязываются к чему-то внешнему по отношению к ним. Шардон очень хорошо показывает этот целительный и одновременно спасительный процесс. 

С другой стороны, в романе Моруа "Климат" мы видим дальнейшее развитиеприспособляемости сердца, приводящее к еще большей свободе нравов и еще большей терпимости по отношению к капризам и недостаткам друг друга. Мы сталкиваемся с ней в ситуациях более реалистичных, но это все тот же моральный релятивизм. Релятивизм полагает (и в этом-то, на чем, впрочем, не настаиваю, может быть и заключается его мудрость), что любовь вообще и супружескую в частности должно рассматривать очень реально, отбрасывая при этом, насколько возможно, литературщину, углубляясь в самую сущность жизни и сердца. 

Три года тому назад Роберт Пуле написал не роман, а настоящий памфлет под названием "Отрицание любви". Этот памфлет представляет собой резкое осуждение любви, как романической, так и романтической, а также того ущерба, который они приносят. Одновременно он является призывом к любви более реальной и более простой. "Все было бы просто в отношениях полов, – говорит Роберт Пуле, – если бы не открыли в один прекрасный день, что наслаждения любви более упоительны, чем всякие другие, и, кроме того, связаны с тем бредом, который называется идеей абсолюта. Следовательно, необходимо исключить эту идею, или лучше сказать, это любопытство к абсолютному в любви". Что ж, это весьма безапелляционное осуждение романтизма с известной точки зрения может быть признано вполне здоровым. 

В "Истории одного счастья" молодая жена, благодаря приспособляемости сердца, проявляет большое терпение по отношению к мужу в тот момент, когда он временно увлекается другой женщиной, и постепенно все устраивается, и устраивается именно потому, что между ними существует настоящая любовь. Романтическое волнение, касаясь их сердец, смущает их души не более, чем порыв ветра, который рябит гладь озера, не возмущая его глубины. Мне кажется, что то же и в романе Жоржа Эммануила Клансьера "Колеблющиеся". Двое супругов расходятся. Мало того, один из них, более сильный (это муж), тайно способствует бегству другого (что кажется психологически маловероятным и, во всяком случае, очень опасным), ибо он знает подлинную силу того, что существует между ними, и поэтому уверен в том, что жена вернется. И действительно, она возвращается. 

Приспособляемость сердца – это, я повторяю, некое решение проблемы устойчивости семьи. Но, по-моему, ограничиваться только им невозможно, ибо супружеская любовь слишком серьезное дело и нельзя разрешить все затруднения, которые она несет с собой, с помощью бытовой мудрости или сделки с жизнью. Мне кажется нормальным стремление некоторых людей найти в любви нечто очень глубокое, т.е. то, что можно было бы назвать абсолютом; по крайней мере, в такой любви, какую хотят сохранить до конца жизни. Скажу больше – там, где нет этой как бы закваски абсолютного, любовь находится в опасности. Разумеется, для христианина, или просто человека религиозного, брак есть таинство и, в силу этого, он очищает и возвышает любовь. Для того, кто несет в себе высокое сознание свободы и достоинства других людей, не обладая в то же время религиозным самосознанием, в высшей степени ценны обязательства, принятые посредством воли, и верность этим обязательствам является для него тем абсолютом, который дает любви силу и обеспечивает ее продолжительность. И на самом деле, мне кажется, что настоящие моралисты любви – те, кто сегодня вновь стремится обрести ее сакральный смысл. В психологии любви, и не только любви супружеской, так, как она подается во множестве дешевых литературных произведений, меня поражает тенденция полностью десакрализовать само понятие любви. Очень показательна в этом смысле подмена любви эротизмом, которая осуществляется во многих современных романах. Но, ксчастью, существует и противоположное стремление в лице некоторых моралистов, пытающихся снова вернуть любви ее священный смысл. Пример тому – Сюзанна Лилар. В своем прекрасном эссе "Чета" она ставит именно ту проблему, которая нас интересует. Мораль Сюзанны Липар, находящаяся вне христианской догматики, по крайней мере, в момент написания "Четы", чрезвычайно спиритуальна и проникнута платонизмом. В поисках священного в любви она опирается на Платона. Известно, что для Платона совершенство, утерянное людьми, достигается посредством любви (имею в виду миф об Андрогине). В начале было одно существо, говорит он, затем оно разделилось на два пола. Любовь является той силой, которая влечет два существа друг к другу в стремлении вернуть потерянное единство. Разумеется, это миф, но в нем есть глубокая идея совершенного единства, осуществляемого посредством предельно полной любви, духовной и плотской одновременно. Поистине – это цель, но надо было бы указать, как ее достичь, и тут мысли Сюзанны Лилар остаются неясными. Но, в конце концов, это не так уж важно, ибо ценно само по себе ее стремление к восстановлению некоего сакрального элемента в любви. Причем этот элемент не сама любовь, но некий метафизический трансцендент, который и придает ей смысл. Поразительно и то, что Сюзанна Лилар в своем эссе часто цитирует Тейяра де Шардена. По мысли Тейяра де Шардена, глубинной реальностью космоса является то, что он называет любовным динамизмом, и любовь в своем движении к совершенству может быть выражением жажды соборности, находящейся в самой ткани универсума. Не буду оценивать эту мысль ни метафизически, ни теологически, но по крайней мере она является попыткой снова приобщить любовь к священному и абсолютному. 

Есть и другой способ упрочения четы. Можно связать любящих, а если это брак, то супругов, общим желанием совершить вместе какое-нибудь дело. Я уже говорил, что самым естественным образом и легче всего общность здесь достигается созданием семейного очага. Но это стремление может развиваться и на другом плане, будучи направлено к осуществлению каких-то общественных задач, а также таких дел, конечные цели которых трансцендентны. Все мы знаем слова Сент-Экзюпери: "Любовь не в том, чтобы смотреть друг на друга, а в том, чтобы смотреть в одном направлении". И действительно, может быть это сотрудничество и взаимопонимание супругов в браке дает им опыт, который препятствует иссякновению их любви. Все это теперь более осуществимо именно благодаря современной морали, дающей женщине большую автономию, но также и социальную ответственность, которую она в состоянии разделять с мужчиной. В "Истории одного счастья", конец которой может показаться трагическим, т.к. муж погибает во времена Сопротивления, я постарался показать, как через некое духовное восхождение, происходящее в тот момент, когда супруги смогли преодолеть даже культ счастья и семейного долга переходом за какую-то последнюю черту, они достигают в своей любви совершенства. 

Ноэлю несколько раз приходила в голову мысль, в которой он не смел признаться Люси. Он чувствовал, и не без причины, что его не пугает внезапный и насильственный конец жизни и любви, который казался ему менее страшным, чем дальнейшее привычное существование в ожидании немощного конца. Нет ничего более прекрасного, чем когда любовники и супруги смогли вместе медленно спуститься по склону жизни и пересечь границу заката, но это вместе с тем и самое трудное, так как душа черствеет в эгоизме, а энергия иссякает. И взрыв, подобный взрыву космической звезды, не окажется пи более прекрасным завершением счастья. Люси относилась к жизни совсем не так. Она больше доверялась времени и не так боялась старости. "Нет, я тебя ни в чем не упрекаю, – говорила она Ноэлю, – ни в том, что ты оставил меня и пошел по этому пути, ни в том, что ты рискуешь своей жизнью. Все, что ты делаешь, – во всем этом я уверена; но по крайней мере ты должен знать, до какой степени меня это угнетает и какое испытание ты наложил на меня". Но в этом испытании она переживала, как и он, но по-другому, невыразимое счастье, заключающееся в стремительном возрастании чувств, которые только и могут возгореться на границе героизма, благодаря энтузиазму храбрости и предчувствию смерти. 

То, что я здесь попытался высказать, очень хорошо выражено, хотя и в другой форме, у Жака де Бурбон-Бюссе в очень красивом повествовании, которое нельзя назвать романом, т.к. оно по своему характеру явно автобиографично. Я имею в виду "Вероломное признание". Это история глубоко любящей четы, сталкивающейся с неизбежными трудностями совместной жизни и преодолевающей их с помощью незаметных житейских добродетелей и, что еще важнее, своей приобщенностью к высшим духовным ценностям. По-моему, это и есть искомое решение проблемы, или вернее сказать – развязка драмы, ибо это всегда драма, которое необходимо искать именно в том направлении, о котором я только что говорил. В общем, те или иные катастрофы неизбежны, но это не значит, что их последствия неустранимы, т.к. не следует забывать, что несмотря на все трудности и препятствия совместной супружеской жизни, существует также глубочайшая реальность возникающих при этом уз. Следовательно, необходимо доверие к скромной реальности повседневной жизни и к тем узам плоти, сердца, привычек, мыслей, благодаря которым постепенно стареющие супруги становятся похожими друг на друга. Необходимо, т.о., верить и знать, что благополучие, несмотря ни на что, вполне достижимо. Для меня было большим счастьем прочесть книгу Анны Филипп под названием "Короткая любовь". Это произведение может шокировать, т.к. написано женщиной, которая по видимости как бы эксплуатирует свое горе и страдание, причиненное ей смертью ее очень известного мужа. Но книга написана действительно очень тонко, в ней ясно виден реализм и оптимизм в любви, что так редко встречается в современных романах. 

Я любила наш дружный шаг по дороге жизни, – говорит Анна Филипп. – Ничего нет более прекрасного в мире, чем это. Возможно пи примириться с будущим, в котором тебя нет? Отныне я знаю, что такое горе. Есть пи такая улица, тропинка, набережная, которые бы мы не исходили вместе, и что же? избегать пи эти места, или идти по ним, заставив сердце быть мужественным? Я видела тебя везде, и в шумной толпе, и на одинокой лесной тропе. Мой рассудок отвергал эти видения, но сердце искало их. 

Это похоже на оду или элегию супружеской любви, которая звучит на всем протяжении 150-ти маленьких, но очень красивых страничек, имеющих большой вес в литературе сегодняшнего дня. Это весьма подбодряющее чтение и, поверьте человеку, который много читает! не так уж много найдется страниц такого качества.