Рождение
подвижнической жизни как института
Итак, Антоний погрузился в
безмолвие пустыни. Вначале он поселился в гробнице, а затем,
еще далее, в каком-то «пустом огражденном месте». Его делание,
сознательно представленное как подвиг некоего героя, обладает
точной семантикой: одухотворенный верой, человек отвечает на
призыв Святого Духа и опытно познает, что можно жить без помощи
кого бы то ни было, доверяясь лишь одному
Богу.
Прошло двадцать лет, и друзья
Антония, которые издали со страхом и восхищением поддерживали
его, принудили его выйти из своего укрепления. С изумлением они
увидели появление Антония, тело которого «сохранило прежний
вид», физическую крепость и здоровье, «не утучнело от
недостатка движений, не иссохло от постов и борьбы с демонами»,
перед ними стоял исполненный внутреннего равновесия человек, с
личностью, настолько расцветшей,что
в нем«как
быестественным» образом
глаголала божественная благодать».
Его друзья, свидетели этого чуда
(оно есть также полный расцвет человеческой природы), решили
присоединиться к нему и вместе с другими, все более и более
многочисленными, христианами основали в глубокой пустыне
разные мужские общины, посвятившие себя восхвалению Господа, и
проводили братскую жизнь, освобожденную от свойственных мирской
жизни изнурительных социальных соперничеств. Афанасий
описывает такую общинную жизнь как прообраз небесной Церкви и
дает понять, что такая жизнь сумела преобразить пустыню, в
которой до этого могли жить лишь преступники и дорожные
разбойники.
«Монастыри в горах подобны были
скиниям, наполненным божественными ликами псалмопевцев,
любителей учения, постников, молитвенников, которых радовало
упование будущих благ и которые занимались рукоделиями для
подаяния милостыни, имели между собой взаимную любовь и
согласие. Подлинно представлялась там как бы особая область
богочестия и правды. Не было там ни притеснителя, ни
притесненного, не было укоризн от сборщика податей;
подвижников было много, но у всех одна мысль — подвизаться в
добродетели. А потому кто видел эти монастыри и такое
благочиние иноков, тот должен был снова воскликнуть и сказать:
„Как прекрасны шатры твои, Иаков, жилища твои, Израиль!
Расстилаются они, как долины, как сады при реке, как алойные
дерева, насажденные Господом, как кедры при водах"» (Числа, гл.
24, ст. 5-6).
Далее Афанасий приводит своего
героя в Александрию, где свирепствует последнее, Максиминово,
гонение на христианин. Антоний желает принять мученичество, но
это ему не было дано. «Пойдем и мы, чтобы или подвизаться, если
будем призваны, или видеть подвизающихся <...> А когда
гонение уже прекратилось <...>, тогда Антоний оставил
Александрию и уединился снова в монастыре своем, где ежедневно
был мучеником в совести своей и подвизался в подвигах
веры».
Итак, нарождающаяся
подвижническая жизнь как бы заменяет свидетельство, то есть
мученичество. Без пролития крови она являет «прилепление» ко
Христу посредством жизни перед лицом всего общества посвященной
Господу. В Церкви эта жизнь напоминает о смысле апостольского
свидетельства par
excellence
: отда- вание своей жизни
ради Христа.
Далее, согласно Афанасию, пустыня
Антония и его собратьев стала своего рода отправной точкой для
«апостольских хождеиий». Призванный своим епископом, Антоний
отправляется в путь, дабы пробудить евангельскую жизнь в
городах, населенных христианами, проповедовать язычникам и
даже, несмотря на то что у него не было образования,
философам. Исполнив же свою миссию, он всякий раз удаляется в
свою пустыню, где принимает многочисленных паломников,
пришедших сюда в надежде исцелить свои болезни и получить от
него духовное укрепление.
Не колеблясь Афанасий подчиняет
историческое изложение необходимости передачи вероучения: он
сознательно представляет делание Антония и его сотоварищей как
уподобление жизни Христа. Все покинув ради следования за
единым Иисусом Христом, ученик оказывается собранным с другими
в общине братьев, следующих за Христом. И тогда они становятся
причастными к Его Миссии. Они шествуют перед Ним, как апостолы.
Таким образом, Афанасий с самого начала полагает в основу то,
что впоследствии, на протяжении столетий, станет самобытной
чертой подвижнической жизни. В Церкви, которая как бы
«сплетается» с обращенным ею миром, подвижническая жизнь
стремится олицетворить разрыв с миром и необратимую
самоотдачу, неизбежно вытекающие из следования за Иисусом
Христом. Одновременно подвижническая жизнь стремится раскрыть
следующее: быть учеником Христовым означает собирание в единое
братское тело — тело, которое есть возвещение небесного
братства сынов Божьих. И здесь возникает великое искушение,
которому очень часто подвергались монахи и подвижники: помысел
о том, что подвижническая жизнь — жизнь более христианская,
нежели жизнь простых верующих. Однако подобное утверждение
расходится с Евангельской Вестью. Все христиане так или иначе
призваны внутренне пережить евангельское требование все
покинуть и от всего отречься. В Церкви каждый уже ощущает это
братство сынов Божьих, но не все крещеные призваны устроить
свою жизнь так, чтобы, через вхождение в конкретную монашескую
общину, раскрыть перед обществом саму природу такого отречения
и братства.
Оба эти аспекта, сами по себе
обладающие апостольской значимостью, по ходу истории будут
воплощаться во все более и более разнообразные формы
подвижнической жизни соответственно их причастности к
расширению той Миссии, которая возложена на всю
Церковь.
Таким образом, жизнь пребывающих
в пустыне общин раскрывается как разрыв с миром — разрыв,
который становится братской связью и апостольством.
На протяжении церковной истории
значение слова «апостольский» изменялось. Неизменно и всегда
это слово означает: по образу апостолов. «Матрица» церковной
жизни подобна зерну, посеянному в землю; на протяжении первого
периода онабудет рассматриваться как образ жития, описанный в
первой главе «Деяний апостолов»: «< > взошли в горницу.
< > Все они единодушно пребывали в молитве [и ожидании]»
(гл 1,ст 13-14). В дальнейшем эта церковная жизнь устремится к
страннической жизни, описанной в конце Деяний апостолов и
возвещенной апостолами, посланными проповедовать
Евангелие.
Итак, этот — египетский — опыт
четвертого века привел к рождению подвижнической жизни как
института, основанного па всем том, что уже существовало в ту
эпоху, но без официально определенных форм. Этот опыт будет
обобщен и необычайно быстро распространится по всей
Церкви.

|