Рождение подвижнической жизни как института

Итак, Антоний погрузился в безмолвие пустыни. Вначале он посе­лился в гробнице, а затем, еще далее, в каком-то «пустом огражден­ном месте». Его делание, сознательно представленное как подвиг не­коего героя, обладает точной семантикой: одухотворенный верой, че­ловек отвечает на призыв Святого Духа и опытно познает, что можно жить без помощи кого бы то ни было, доверяясь лишь одному Богу.

Прошло двадцать лет, и друзья Антония, которые издали со стра­хом и восхищением поддерживали его, принудили его выйти из своего укрепления. С изумлением они увидели появление Антония, тело которого «сохранило прежний вид», физическую крепость и здоровье, «не утучнело от недостатка движений, не иссохло от постов и борьбы с демонами», перед ними стоял исполненный внутреннего равновесия человек, с личностью, настолько расцветшей,что в нем«как быестественным» образом глаголала божественная благодать».

Его друзья, свидетели этого чуда (оно есть также полный расцвет человеческой природы), решили присоединиться к нему и вместе с другими, все более и более многочисленными, христианами основа­ли в глубокой пустыне разные мужские общины, посвятившие себя восхвалению Господа, и проводили братскую жизнь, освобожденную от свойственных мирской жизни изнурительных социальных сопер­ничеств. Афанасий описывает такую общинную жизнь как прообраз небесной Церкви и дает понять, что такая жизнь сумела преобразить пустыню, в которой до этого могли жить лишь преступники и дорожные разбойники.

«Монастыри в горах подобны были скиниям, наполненным боже­ственными ликами псалмопевцев, любителей учения, постников, молитвенников, которых радовало упование будущих благ и которые занимались рукоделиями для подаяния милостыни, имели между собой взаимную любовь и согласие. Подлинно представлялась там как бы особая область богочестия и правды. Не было там ни притесни­теля, ни притесненного, не было укоризн от сборщика податей; под­вижников было много, но у всех одна мысль — подвизаться в доброде­тели. А потому кто видел эти монастыри и такое благочиние иноков, тот должен был снова воскликнуть и сказать: „Как прекрасны шатры твои, Иаков, жилища твои, Израиль! Расстилаются они, как долины, как сады при реке, как алойные дерева, насажденные Господом, как кедры при водах"» (Числа, гл. 24, ст. 5-6).

Далее Афанасий приводит своего героя в Александрию, где сви­репствует последнее, Максиминово, гонение на христианин. Антоний желает принять мученичество, но это ему не было дано. «Пойдем и мы, чтобы или подвизаться, если будем призваны, или видеть подвиза­ющихся <...> А когда гонение уже прекратилось <...>, тогда Антоний оставил Александрию и уединился снова в монастыре своем, где еже­дневно был мучеником в совести своей и подвизался в подвигах веры».

Итак, нарождающаяся подвижническая жизнь как бы заменяет свидетельство, то есть мученичество. Без пролития крови она яв­ляет «прилепление» ко Христу посредством жизни перед лицом всего общества посвященной Господу. В Церкви эта жизнь напо­минает о смысле апостольского свидетельства par excellence : отда- вание своей жизни ради Христа.

Далее, согласно Афанасию, пустыня Антония и его собратьев стала своего рода отправной точкой для «апостольских хождеиий». При­званный своим епископом, Антоний отправляется в путь, дабы пробу­дить евангельскую жизнь в городах, населенных христианами, пропо­ведовать язычникам и даже, несмотря на то что у него не было образо­вания, философам. Исполнив же свою миссию, он всякий раз удаля­ется в свою пустыню, где принимает многочисленных паломников, пришедших сюда в надежде исцелить свои болезни и получить от него духовное укрепление.

Не колеблясь Афанасий подчиняет историческое изложение необхо­димости передачи вероучения: он сознательно представляет делание Антония и его сотоварищей как уподобление жизни Христа. Все поки­нув ради следования за единым Иисусом Христом, ученик оказывается собранным с другими в общине братьев, следующих за Христом. И тог­да они становятся причастными к Его Миссии. Они шествуют перед Ним, как апостолы. Таким образом, Афанасий с самого начала полагает в основу то, что впоследствии, на протяжении столетий, станет само­бытной чертой подвижнической жизни. В Церкви, которая как бы «сплетается» с обращенным ею миром, подвижническая жизнь стре­мится олицетворить разрыв с миром и необратимую самоотдачу, неиз­бежно вытекающие из следования за Иисусом Христом. Одновременно подвижническая жизнь стремится раскрыть следующее: быть учени­ком Христовым означает собирание в единое братское тело — тело, ко­торое есть возвещение небесного братства сынов Божьих. И здесь воз­никает великое искушение, которому очень часто подвергались монахи и подвижники: помысел о том, что подвижническая жизнь — жизнь более христианская, нежели жизнь простых верующих. Однако подоб­ное утверждение расходится с Евангельской Вестью. Все христиане так или иначе призваны внутренне пережить евангельское требование все покинуть и от всего отречься. В Церкви каждый уже ощущает это братство сынов Божьих, но не все крещеные призваны устроить свою жизнь так, чтобы, через вхождение в конкретную монашескую общину, раскрыть перед обществом саму природу такого отречения и братства.

Оба эти аспекта, сами по себе обладающие апостольской значи­мостью, по ходу истории будут воплощаться во все более и более разно­образные формы подвижнической жизни соответственно их причаст­ности к расширению той Миссии, которая возложена на всю Церковь.

Таким образом, жизнь пребывающих в пустыне общин раскры­вается как разрыв с миром — разрыв, который становится братской связью и апостольством.

На протяжении церковной истории значение слова «апостольский» изменялось. Неизменно и всегда это слово означает: по образу апостолов. «Матрица» церковной жизни подобна зерну, посеянному в землю; на протяжении первого периода онабудет рассматриваться как образ жития, описанный в первой главе «Деяний апостолов»: «< > взошли в горницу. < > Все они единодушно пребывали в молитве [и ожидании]» (гл 1,ст 13-14). В дальнейшем эта церковная жизнь устремится к страннической жизни, описанной в конце Дея­ний апостолов и возвещенной апостолами, посланными проповедо­вать Евангелие.

Итак, этот — египетский — опыт четвертого века привел к рож­дению подвижнической жизни как института, основанного па всем том, что уже существовало в ту эпоху, но без официально определен­ных форм. Этот опыт будет обобщен и необычайно быстро распрос­транится по всей Церкви.